Том 4. Повести и рассказы
Шрифт:
— Ты разве ничего не знаешь?
— Ничего не знаю…
— Неглинный сделал большую глупость — женился.
— Женился? На ком?
— А на той самой адмиральше, с которой ты, кажется, путался…
— И не думал! — энергично запротестовал Скворцов. — Так женился? На Нине Марковне? — изумился молодой лейтенант.
— Вернее, она его на себе женила… Ну, а он… известно, блаженный Васенька… Говорят, совсем был «втюрившись», даром что адмиральша лет на десять его старше и вообще «бабец»
— И давно он женился?
— Да года полтора тому назад, как получил от дяди большое наследство. Раньше он так, в свободную любовь играл. Не рука была адмиральше лишаться пенсиона, ну, а как Неглинный стал богат, адмиральша навечно закрепостила Васеньку. Крепче, мол, будет. Баба ловкая. И еще очень того… аппетитная, хоть и подводит глаза и подкраску любит…
— А Неглинный по-прежнему преподает?
— Как же… Астрономию читает…
— Ну и что же, счастлив ли он, по крайней мере, с Ниной Марковной? Ты бываешь у них?
— Бываю. Совсем наш Вася под башмаком у супруги. Всегда они вместе. Без нее никуда! Не смеет. Такая у них конституция, заведенная «бабцом»… Ревнивая, как Отелло… Уж теперь он, брат, два вихра в сосиски закручивает, а не один, как прежде, помнишь? — рассмеялся товарищ.
— Ах, милая фефела! — проговорил Скворцов.
В тот же вечер Скворцов написал Неглинному письмо, просил «забыть все» и немедленно приехать на «Грозный». «Ужасно хочется с тобой увидеться и расцеловать твою милую рожу», — заканчивал письмо Скворцов.
На другой день Неглинный приехал. Друзья радостно бросились друг другу в объятия и облобызались, и затем Скворцов повел друга в свою каюту, чтобы поговорить наедине.
В первую минуту оба были несколько сконфужены, особенно Неглинный. Ни тот, ни другой не проронили ни слова об адмиральше, точно ее и не было на свете.
— Ну как, голубчик, поживаешь? — первый заговорил Скворцов, с любовью глядя на милое, слегка растерянное лицо своего друга. — Вижу — поправился… пополнел, не то что перед экзаменами, помнишь? По-прежнему преподаешь? Заставляешь теперь других зубрить, зубрило-мученик? — продолжал весело Скворцов и снова горячо и порывисто обнял Неглинного.
— Ничего себе, живу… Астрономию читаю… А ты как… Доволен плаванием?
— Очень… Капитан превосходный моряк и честнейший человек, не то, что прежний… этот бесшабашный Налетов… Он ведь нынче особа… Где-то в штабе?. То-то постарается мне гадить. Ну, да черт с ним… Чуть что, я и в коммерческий флот уйду… Буду плавать, а на берегу не закисну и на рейдах «дохнуть» не соглашусь… Ах, брат, что за чудное дело эти дальние плавания, если командир хороший, да кают-компания попадется хорошая!.. Сколько поэзии, сколько новых ощущений, сколько закалки характера!
И Скворцов с увлечением стал рассказывать о своем плавании, о штормах, которые «Грозный» выносил «молодцом», об урагане, который они выдержали в Индейском океане и во время которого потеряли фок-мачту, о прелести тропических стран и океана, о матросах которые ожили после ухода Налетова и при другом капитане совсем иными стали…
— И что за славные эти люди, в большинстве, наши матросики, если б ты знал! — прибавил Скворцов. — Умей только быть человечным с ними, и они отплатят тебе сторицей…
Долго еще просидели друзья, не замечая, как идет время. Вспоминали морское училище, первые годы мичманства, перебирали начальство…
— Кстати, где Тырков. — полюбопытствовал Скворцов. — Вот прелестный человек.
— Говорят, он выходит в отставку.
— В отставку?. Эдакий чудный адмирал!? Почему?
— Не знаю, брат…
— Обидно… Непременно съезжу к нему засвидетельствовать ему свое почтение… А я думал, что он старший флагман, и вдруг… прекраснейший моряк оставляет флот…
Неглинный остался обедать на «Грозном» и просидел до вечера. Скворцов упрашивал его остаться ночевать, но Неглинный, застенчиво краснея, объявил, что ему нельзя, никак нельзя…
Скворцов догадался, что друг его боится адмиральши, и объявил, что в таком случае он сам проводит его до Петербурга.
Когда, наговорившись досыта, они приехали в Петербург, Скворцов просил не забывать его и приезжать в Кронштадт.
Неглинный обещал и вдруг сказал:
— А знаешь, Коля, ведь и я иду нынче летом в дальнее плаванье.
— Ты!? — воскликнул в изумлении Скворцов.
— Да… я, брат, на три года! Спасибо, назначили…
— А преподавание?
— Бросаю, бог с ним.
— И на три года в море? — снова спросил Скворцов.
— То-то на три года! — как-то виновато промолвил Неглинный, и Скворцов при свете фонаря увидал, как его друг кротко улыбнулся своими добрыми глазами. Ну, прощай! — добавил Неглинный и, крепко пожав руку Скворцова, торопливо уселся на извозчика.
Бедняга! Даже и ты, кроткая душа, улепетываешь от адмиральши в море! невольно прошептал Скворцов вслед.
Светлый праздник
Целых двое суток Страстной недели нас жестоко-таки трепало в Индейском океане, столь нелюбимом моряками за его частые и коварные сюрпризы. Благодаря предусмотрительности капитана, вовремя приказавшего спустить брам-стеньги и поставить штормовые паруса, мы с честью выдержали ураган, благоразумно избегнув его центра, и не получили никаких серьезных повреждений. Только вельбот смыло волной — вот и все.