Том 4. Повести
Шрифт:
И Ваня бежал по этой лестнице.
Бежать ему было трудно. Но сверху ему протягивал руку старик в сером плаще, переброшенном через плечо, в высоких ботфортах со шпорами, с алмазной звездой на груди и с серым хохолком над прекрасным сухим лбом.
Он взял Ваню за руку и повёл его по ступенькам ещё выше, говоря:
— Иди, пастушок… Шагай смелее!
Москва, 1944.
Поэт *
Концертный зал консерватории в одном из больших южных городов на Черном море. 1918–1919 годы. Эстрада обставлена
Это мелодекламация. Публики в зале довольно много.
Поэтесса.
Мне снился сон, что я маркиза И что виконт в меня влюблен. Мои малейшие капризы Всегда готов исполнить он. Он о любви твердит послушно — В камзоле, в белом парике, — А я внимаю равнодушно И думаю… о пастушке. Ах, почему я не пастушка, Ах, почему мы не вдвоем… И горько вздрагивает мушка Над маленьким пунцовым ртом.Публика аплодирует. Поэтесса и аккомпаниатор жеманно раскланиваются. Поэтесса идет на свое место и томно, с плохо скрытым торжеством, опускается на козетку. На эстраду выходит Аметистов — устроитель вечера, он же конферансье. Чрезвычайно развязен.
Аметистов. Сейчас выступит поэт Арчибальд Гуральник!
Слабые аплодисменты. С кресла встает Арчибальд Гуральник и идет к рампе. Это довольно известный в городе провизор, владелец небольшой аптеки — Арон Гуральник. Арчибальд — это его псевдоним. На нем зловещий фрак. Кривое пенсне на черной ленте, заложенной за ухо, еле держится на потном, деревянном носу. У Арчибальда Гуральника вид высокомерный и несколько безумный. Говорит он с завыванием и необыкновенно назидательно.
Гуральник. Я вам сейчас прочту небольшое стихотворение из цикла «Глаза сатаны» под названьем «Бокал с ядом». (Откашливается.)
Тарасов (наклоняясь к Орловскому). Ну, мы сейчас хлебнем горя.
Орловский. Когда провизор пишет стихи, это кошмар.
Гуральник.
Я не мудрец, не гений, не философ, Не Спенсер я, не Гегель, не Сократ. Не занимаюсь я решением вопросов И потому мудрее их стократ.Среди поэтов оживление, кто-то тихонько хихикает.
(Строго оглянувшись.)
В моей руке бокал цианистого кали, И прямо надо мной — божественная твердь. Хотя я страшный яд держу в моем бокале, Я никогда не славословлю смерть. Я славословлю жизнь! Я славословлю женщин! Пьянящий поцелуй вакханки молодой…В публике, в первом ряду, сидят жена Гуральника и взрослая дочь. Они очень переживают выступление главы семьи.
Мадам Гуральник. Арон, ты торопишься, как на пожар. Не так быстро.
Дочь. Папа, не волнуйся.
Гуральник (делает великолепный жест ладонью вниз). Не беспокойтесь!
…Пьянящий поцелуй вакханки молодой…В этот миг на улице раздается несколько винтовочных выстрелов. Небольшой фрагмент уличного боя. Шальная пуля разбивает верхнее стекло высокого консерваторского окна. Падают треугольные осколки. Штукатурка сыплется с карниза на фрак Гуральника. В публике тревога. Но Гуральник величественно опускает руку ладонью вниз и водворяет спокойствие.
Не беспокойтесь. Это стреляют на Малой Арнаутской. (Продолжает декламировать.)
…Пьянящий поцелуй вакханки молодой…В зале и на эстраде хихикают. Гуральник строго смотрит на публику через пенсне. Внутри кассы Аметистов и кассирша в каракулевом саке. Кассирша укладывает деньги в переносную несгораемую кассу-шкатулку.
Аметистов. Сколько в кассе?
Кассирша. Триста восемьдесят миллионов пятьсот девяносто шесть тысяч с копейками.
Аметистов (потирая руки). Фантастика. В городе переворот, а публика идет. Никуда не идет, а к нам идет!
Кассирша. Поэзия. (Презрительно пожимает плечами.)
Аметистов. Дай бог ей здоровья. Запирайте кассу.
Возле запертой двери в зал. Аметистов подходит к двери и приоткрывает ее. Смотрит в зал. Видит: на эстраде студент в обдрипанных штанах.
Студент (декламирует нараспев в духе Северянина):
Я с гривуазной куртизанкой на фешенебельной машине Люблю лететь по Ришельевской пить кюрасо на Ланжерон…Аметистов (с отвращением, закрывая дверь). А рубленые котлеты ты не любишь? Тьфу! Голодранец.
Аметистов идет по коридору.
Эстрада. Выступает Орловский.
Орловский.
Еще пожар на гребнях крыш Бушует при народных кликах, Еще безумствует Париж И носит головы на пиках, А уж, подняв лицо от карт, В окно своей мансарды тесной На толпы смотрит Бонапарт — Поручик, миру не известный. С улыбкой жесткой на лице Он, силой внутреннего взора, Проводит отблеск термидора На императорском венце.