Том 4. Повести
Шрифт:
Он потемнел, похудел, помолодел. Он смотрел на меня все с той же своей робкой, вопросительной улыбкой. Эта родная улыбка сказала яснее всяких слов, что он все время думал обо мне и с нетерпением ждал встречи. И я, не скрывая радости, ответила ему точно такой же улыбкой.
Нина Петровна замолчала.
— Ну, что же было потом? Боже мой, какая потом пошла веселая чепуха! — сказала она, ложась на спину и кладя под голову руки.
Она неподвижно смотрела в небо немного прищуренными глазами, как будто видела там все то, о чем рассказывала.
— Потом мы все стали хохотать, пожимая друг другу
План был такой: зайти в Балаклавскую бухту, погулять в Балаклаве, посмотреть развалины генуэзской башни, выкупаться и к вечеру вернуться домой, в Георгиевский монастырь. Я тотчас с радостью согласилась. Дуся стала отказываться.
— Что вы! Как можно? — испуганно говорила она, поглядывая вверх, на видневшиеся в зелени зеленые крыши нашего дома отдыха. — Никак нельзя. В другой раз когда-нибудь.
— Когда же в другой раз, коли вы на днях уезжаете? — окал Андрей, глядя на меня умоляющими глазами. — Повлияйте, пожалуйста, на вашу подругу.
Я пыталась влиять.
— Нет, нет, — говорила Дуся. — Ни за что. Они еще нас куда-нибудь завезут, а потом утопят. Еще застрянем где-нибудь по дороге с этим никуда не годным моторчиком.
— Ручаюсь, чем хотите! — кричал Петя, таща Дусю за обе руки в шлюпку.
— Пустите! Ни за что!
— Повлияйте на свою подругу, — продолжал бормотать Андрей.
— Она поедет, не беспокойтесь, — шепнула я Андрею. — Она так только. Капризничает.
Я отлично знала, почему Дуся отказывается. Ее приводила в ужас мысль, что мы пропустим завтрак и обед, за которые были заплачены деньги. А ехать ей ужасно хотелось. Она упиралась. Все-таки Пете удалось втащить ее в лодку. Мы подъехали к берегу за нашими платьями. Здесь Дуся сделала отчаянную попытку выскочить из ялика. Но Петя крепко держал ее за руки. Спрыгнув по пояс в воду и всех облив, Андрей сбегал на берег и принес наши платья, держа их над головой.
— Яша, давай газ! — закричал Петя с таким отчаяньем в голосе, как будто от этого зависела его жизнь. — Право руля! Пошли!
Стуча, фыркая и отвратительно воняя бензином, ялик пошел в море. Его подхватили волны.
— Ей-богу, вы нас опрокинете где-нибудь, — говорила Дуся уже не так сердито. — Пустите руки. Дайте хоть, по крайней мере, надеть платье.
В это время на горе стали бить в рельс. Это был сигнал к завтраку. Дуся чуть не заплакала.
— Ну вот видите, — с откровенной досадой проговорила она, — и завтрак пропустили, и обед пропустим, и все на свете! Ну вас, в самом деле!
— Какой же это завтрак? — сказал Петя. — Небось одна манная каша на воде и больше ничего.
— Это не важно. За нее деньги заплачены.
— Ничего, мы вас такой камбалой угостим в Балаклаве, что закачаетесь, — сказал Андрей, потирая руки.
— Не знаю я никакой вашей камбалы! — заметила Дуся ворчливо.
— А то как хотите, можно и повернуть, — сказал Петя лукаво.
— Чего там поворачивать.
И мы все опять захохотали без всякой основательной причины.
Наше внезапное путешествие в Балаклаву удалось на редкость.
В первую же минуту между всеми нами установились очень правильные и очень ясные отношения, что чрезвычайно важно для всякой компании, в особенности новой.
Петя сразу понял, что ухаживать за мной бесполезно. Он перенес свое внимание на Дусю и с первых же слов вступил с ней в отчаянный любовный поединок. Он беспрерывно атаковывал ее то шутками, то колкостями, то комплиментами, то лирикой. Он и не подозревал, бедняга, что Дуся, как говорится, другому отдана и будет век ему верна. А Дуся коварно умалчивала о том, что у нее в Москве остался «один человек», которого она любит без памяти. Она отбивала все Петины атаки, однако так осторожно, чтобы не потерять симпатичного и остроумного кавалера. Дуся чувствовала, что я это понимаю. И мы иногда, посмотрев друг на друга, начинали громко смеяться, хотя со стороны и могло показаться, что мы смеемся без всякой причины, как дурочки.
Андрей лежал рядом со мной на носу, крупный, плотный, — и по тому, как он старался не прикасаться своим плечом к моему плечу, я чувствовала всю его любовь и деликатность.
Высунувшись вперед и свесив головы, мы смотрели в несущуюся мутно-зеленую воду.
Пятый в нашей компании — Яша, которого в шутку называли «страдальцем за технику», или «извозчиком», был всецело поглощен своим чихающим, капризничающим мотором и какой-то засорившейся трубкой, «черт бы ее побрал».
И с каждой минутой мое сердце все жарче и жарче разгоралось, как бы раздуваемое широким морским ветром.
В Балаклаве мы замечательно пообедали во дворике у одного рыбака. Правда, хваленой камбалы не оказалось, но зато пожилая гречанка, с очень черными жирными волосами и доброжелательной улыбкой на желтом усатом лице, принесла нам в беседку громадную сковородку султанки. Маленькие розовые рыбки были связаны за хвосты пучками, по пяти рыбок в пучке. Они были почти досуха изжарены в оливковом масле и хрустели на зубах, как сухари: их можно было есть прямо с костями. Несмотря на лампадный вкус жареного масла, я не едала ничего более вкусного. Затем нам подали фаршированные баклажаны, приготовленные по-гречески, маслины и овечий сыр. Маслины мы с Дусей попробовали, но тотчас с ужасом выплюнули, чем вызвали презрительный смех мужчин. Все же остальное нам очень понравилось, и мы наелись до отвалу.
— Это вам не манная каша, — назидательно сказал Петя, как бы нечаянно обняв Дусю, но тотчас получил по рукам и обиженно отодвинулся.
Он посмотрел на меня, глубоко вздохнул и сказал:
— Ах, Ниночка, Ниночка, ей-богу, вы меня недооценили.
— Увы, Петя.
Мы выпили вина. Петя, Андрей и Яша с большим удовольствием пили мутное белое вино, принесенное из холодного погреба в глиняном домашнем кувшине. Но это вино было кислое. Ни мне, ни Дусе оно не понравилось. Мужчины опять посмотрели на нас с презрением. Специально для нас был заказан розовый мускат. Мы выпили его по лампадочке и совершенно разомлели.