Том 4. Солнце ездит на оленях

Кожевников Алексей Венедиктович

Верующие пассажиры начали креститься и шептать: «Христос воскресе…» Катерина Павловна достала из корзинки два красных яйца, одно себе, другое Саше. Потом они стукнулись яичками, мать сказала: «Христос воскресе», дочь отозвалась: «Воистину воскресе», и поцеловались. Это называлось похристосовались. Дальше съели по яйцу, немножко ветчины, творогу, кулича — это называлось разговелись.

Места между Самарой и Казанью многолюдные, волжские берега густо заставлены городами, городками, большими селами. Везде много храмов. Освещенные празднично, храмы в ту ночь будто сдвинулись еще тесней.

И не успеет скрыться за ночной темнотой или за береговой кручей один, как впереди или сбоку уже открывается другой. А колокольные звоны несутся сразу со всех сторон, сливаются, перебивают друг друга, каждый старается перещеголять всех. В эту ночь звонят самые лучшие звонари, самые большие любители колокольного звона.

К утру храмы начали потухать. Народ пошел по домам. Каждый шел с горящей свечой. Ночную мглу прошили множеством цепочек из мерцающих, маленьких огоньков.

А колокола… Большие гудели протяжно, тяжко, зовуще в далекий-далекий путь, на трудный подвиг; маленькие трезвонили, тенькали, дзинькали легко, быстро, весело, как бы приглашая всех пуститься в пляс.

Рассвело. Потухли храмы. Разошлись по домам, растаяли людские цепочки с огоньками. Но колокола продолжали гудеть, петь, звать, грустить, радоваться. И так будет всю пасхальную неделю. Все это время храмы открыты, звонить может всякий желающий.

— Приляг, Сашенька, засни! — уговаривала мать.

А девчонка без присяду металась по пароходу: то на корму — бросить последний взгляд, попрощаться с уплывающим селом, то на нос — встречать новое выплывающее село, то к одному борту, то к другому, чтобы углядеть все огни и огоньки, услышать все звоны.

Наконец умаялась и, когда другие, выспавшись, начали вставать, прилегла и заснула с таким чувством, будто звон подхватил ее и она порхает вместе с ним то ввысь, к небу, то вниз, к земле, то промчится над рекой, то ударится о высокий берег. И жутко и радостно.

Разбудил ее сильный толчок парохода о дебаркадер. Сразу из-под одеяла Саша кинулась к борту и ахнула:

— Какая прелесть! Мама, мамочка, иди погляди!

— Ну, чего опять… — Катерине Павловне в постоянных заботах о муже, о деньгах ни о чем ином уже не думалось.

— Но это грешно не поглядеть, — настаивала дочь.

Тогда мать сдалась, и обе сошли на берег.

Высокий мыс искривленным рогом сильно вдавался в реку. Так же искривленно вытянулось по нему село. Улица травянистая, едва заметно тронутая следами колес и пешеходов. Здесь был тупик, ходили и ездили только свои люди. Крутые склоны мыса, обдуваемые волжским ветром, колыхались волнами бело-розовой пены зацветающих яблоневых садов. На самом кончике мыса белым маяком под золотой крышей стояла церковь и звонила всем сонмом своих колоколов. Неподалеку от нее ярко разодетая молодежь водила хоровод. Рядом другая группа молодежи качалась на качелях, укрепленных промеж двух высоких, почти с колокольню, берез.

Саша подбежала к хороводу и крикнула:

— Можно?

Ей приветливо замахали. Потом, сделав несколько кругов, она перебежала из хоровода к качелям и опять:

— Можно?

Здесь ее встретили с восторгом:

— Садись,

садись! Качнем на память.

Здесь любили качнуть так, чтобы человек запросил пощады.

Хоровод, качели, снова хоровод, качели… Между тем пароход отстоял свое и уже третьим гудком требовал пассажиров на борт.

— Саша, Саша!.. — звала Катерина Павловна.

А девочка только отмахивалась.

— Я уйду. Останешься — пеняй на себя. — И Катерина Павловна ушла.

Саша еще покачалась, еще покричала: выше, выше! На пароход она заскочила последней, когда матросы уже схватились за трап, чтобы убрать его. После того как пароход отчалил, капитан подошел к Катерине Павловне, поздравил ее с праздником, затем кивнул на Сашу, яро махавшую рукой людям на берегу, и спросил:

— Это ваша белянка?

— Моя, моя. Верно, истинная беглянка, — отозвалась Катерина Павловна.

— Я сказал: белянка. Она вся такая белая, светлая.

— И белянка и беглянка. Все время бегает, никак не могу утихомирить, — посетовала Катерина Павловна.

— Позовите ее! — попросил капитан. Подошедшую Сашу он тоже поздравил с праздником, затем спросил: — Хорошо качаться?

— Ох и хорошо! Будто и земля и небо качаются.

В молодости и я любил, да еще с перевертышем. Но, беляночка, мы в дороге. А в дороге — не дома. Надо быть аккуратней, осторожней, не тревожить маму.

— Не задерживать пароход, — добавила мать. — Уже заработала. Знаешь, как прозвали тебя? Беглянкой.

— Ну и что… Я не обижаюсь. Лучше быть беглянкой, чем седуньей.

— Надо знать, где бегать.

— Пока ничего не случилось. Пока все ладно, — начал утихомиривать капитан Катерину Павловну. — Я предупреждаю на будущее.

— Ладно, вот приедем на место, и я стану тихой, смирной, — пообещала Саша.

— А в дороге — качели, хороводы, беганье да прыганье? — Мать схватилась руками за голову.

— Это же один раз в жизни. Неужели и один то раз не позволишь что хочется?! — взмолилась Саша.

— Почему один раз? — удивилась мать. — Жизнь долга, в жизни все еще будет.

— Но пока у меня первая такая дорога. А будет ли еще, неизвестно. Да, будет ли?

Потом Катерина Павловна начала хлопотать перед капитаном, чтобы побыстрей вел пароход.

— Не могу, — отказал капитан, — идем полным ходом.

— Сокращайте стоянки!

— Тоже не могу: идем по расписанию.

— Но поймите, что мы едем к больному человеку. Всякое промедление может…

— Понимаю, но помочь не могу: машина и расписание не в моей власти.

— Эту машину и такое расписание выдумали, знать, черствые, бездушные люди. Да-да, самые бездушные! — выкрикнула Катерина Павловна.

— Они думали не только о вас, да они и не могли знать, что поедете вы, такая нетерпеливая, — вступился капитан за «выдумщиков».

Замолчали. Разошлись.

Все осталось по-прежнему: Саша редко присаживалась и почти не спала. На пристанях, а затем на железнодорожных станциях она первая выбегала с парохода или из вагона и возвращалась последняя. Поминутно тормошила мать: «Погляди-ка вон туда. Еще туда». И если бы можно, она раздвинула бы горизонт своими руками, раздвинула на весь мир.