Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
Были такие, кто соглашался:
— Верно. Не дорога, а гроб без музыки. Потонуть бы ей в трясине!
Но гораздо больше было таких, кто желал дороге скорейшего окончания, доброй службы.
— Не торопись проклинать! — внушал мужичку солдат-конвоир. — Дорога-то не для одного тебя строится, а для всего народа, для победы над врагом. Да и тебе, злыдню, может пригодиться.
— Зачем? — удивился мужичок.
— Уезжать домой, уносить свой животишко.
— Я уплыву с пароходом.
— А если смертушка стукнется
Ему дружно ответили:
— Гут! Гут! — Они видели в дороге скорое окончание войны и свое освобождение из плена.
И только двое-трое сказали:
— Найн! Найн! — Эти видели в дороге поражение своих стран.
И, может, горячей всех желала скорейшего окончания дороги семья Луговых.
Катерина Павловна во всех случаях — и при хорошей езде, и при вынужденных простоях, и при пешем хождении по опасным местам — твердила одинаково:
— Стройся, матушка-голубушка, скорей! Стройся!
13
В последнее время Максим завел правило каждый день после работы навещать транспортный отдел строительного участка и возможно чаще попадать на глаза начальнику. Авось будет какая-нибудь большая поездка в глубь Лапландии, он напросится в нее, заберет всех своих оленей и не вернется. Дело подвигалось не плохо. Начальник уже заприметил его и однажды спросил на ходу:
— Ты чего торчишь здесь?
— В куваксе-то худо одному, — ответил Максим, скрывавший, что Колян живет у него. — Душа в тундру просится.
— А здесь что, не тундра?
— Э-э… — Старик замахал руками. — Базар, трезвый базар.
На строительстве не торговали вином.
Начальнику, любившему выпить, понравился ответ. Он приостановился и сказал совсем другим, приятельским тоном:
— Оно, пожалуй, верно: шуму, толкотни хоть отбавляй, а веселья и на полушку нет.
— Может, будет дорога в тундру?
— Не предвидится.
Но Максим продолжал дежурить когда у конторы, когда и в самой конторе, авось да небось…
И вдруг потребовался. Начальник сам вышел к нему в коридор, обрадовался и сказал:
— Иди-ка со мной!
В кабинете у него сидели Катерина Павловна и Саша.
Начальник кивнул на них:
— Вот надо отвезти в поселок Моховое.
— И привезти обратно, с мужем, — добавила Катерина Павловна. Она полагала, что Сергей Петрович воспользуется разрешением переменить место ссылки и переедет поближе к культуре, к дому — в Хибины или в Кандалакшу.
— Знаю, знаю Моховое. Могу увезти. Могу, куда хочешь, куда скажешь, — согласился Максим и спросил: — Кто твой муж?
— Доктор.
— Э-э… Видел.
— Ты не поедешь, тебе нельзя, — сказал начальник. Если отпустить Максима, надо отпустить и всех его оленей, самое большое стадо на участке. — Найди другого человека. Найди безоленного. Оленей мы дадим ему.
— Есть такой, есть. — И Максим пустился в свою куваксу за Коляном, а приведя его, сказал: — Вот самый хороший. У него бумажка от доктора.
Начальник заглянул в бумажку и похвалил Максима:
— Правильно сделал, старик, молодец! Здесь парень ни к чему, только хлеб ест.
— Это — мой сосед. Я дам ему оленей, — вызвался Максим.
— Самое разлюбезное дело, — обрадовался начальник. — Нам легче.
В том трудном положении было не просто выделить несколько упряжек из казенного стада. Продать не разрешалось, и, чтобы дать во временное пользование, надо написать хитроумные оправдательные документы. Поездка-то была не казенная, а частная и очень щекотливая — к ссыльному. Максим своим согласием дать оленей освобождал начальника от всяких неприятностей.
— В главном, значит, сосватались, — сказал начальник, довольно потирая руки. — Ну, а всякие там мелочи улаживайте без свахи, без меня, значит.
Но Катерина Павловна, все время мерившая Коляна придирчивым взглядом, вдруг пришла в смятение:
— Он такой малюсенький. Да ведь нас с таким разорвут волки.
— Какой маленький, совсем не маленький! — вскипел Максим. — Пятнадцать зим. Скоро жених. И с ним будут лайки. Все волки разбегутся, как дым. Просить будешь — ни одного не увидишь.
— Это верно: такой лопарь да с лайками отлично довезет хоть на край света, — успокоил Катерину Павловну начальник.
— Я дам и оленей и санки… — Максим сделал лодочкой правую ладонь, а левой рукой сделал над нею то движение, каким отсчитывают деньги. Это значило, что если ему заплатят, то… — Все будет, все.
— Сколько же? — спросила Катерина Павловна. — Я ведь не богата, я только учительница.
— Они не жадны. Им важно, чтобы заплатили, а сколько — не имеет значения, — снова успокоил ее начальник. — Дети еще, дети.
— А все-таки сколько? — настаивала Катерина Павловна. — Я при своих капиталах должна знать твердо.
Взрослые продолжали разговаривать об оплате. А девочка Саша подошла к Коляну и спросила:
— Верно, что тебе пятнадцать лет?
— Пятнадцать зим и еще немножко.
— Я думала, десять. А мне четырнадцать и еще полгода.
— А я думал: у тебя муж есть.
— Муж… С чего это?
— Вон какая длинная.
Оба с откровенным по-детски удивлением и недоверием начали разглядывать друг друга. Она в четырнадцать лет уже догнала мать, он в пятнадцать такой маленький, всего лишь по плечо Саше. Оба показались друг другу смешными и, не умея еще скрывать своих чувств, засмеялись.