Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
— Спиридон, ты, когда шел через наш двор, ничего не заметил?
— А что надо было заметить?
— Да вон появилось. Развесил кто-то.
Все поглядели через окно во двор. Там на бельевой веревке развевалось что-то белое.
— Этого не было, — сказал Спиридон. — Твердо помню, не было.
— Кто-то чужой влез на наш двор, на нашу веревку. — Катерина Павловна вышла, оглядела, потрогала распяленную тряпку и вернулась с таким изумленным лицом, с таким пожиманием плеч, словно увидела чудо. — Представьте, висит наш пододеяльник, тот самый, который потерялся.
— Значит
— Как понимать это: вор раскаялся и решил вернуть или так обнаглел, что и скрываться не хочет?
— Больше ему не нужен, вор возвращает его с благодарностью. — И Ксандра отвесила матери глубокий поклон.
— Ты брала?
— Да. Укрыть Спиридона при побеге.
— Я сберег его и возвернул Александре Сергеевне, — добавил Спиридон.
— А я развесила там же, где сняла.
— И молчала. Задала мне столько тревоги, — упрекнула Ксандру мать.
— Училась хранить тайны.
Посмеялись и порадовались, что оба беглеца — Спиридон и пододеяльник — вернулись целехоньки.
Катерина Павловна продолжала учить ребятишек.
Сергей Петрович по нескольку раз в день уходил на митинги к железнодорожникам, солдатам, военнопленным. В маленьком поселке обнаружилось столько партий: большевики, меньшевики, кадеты, эсеры левые, эсеры правые, анархисты… Каждая старалась доказать, что она самая мудрая, что революция и Россия должны идти по ее программе. Каждая старалась перетянуть на свою сторону побольше людей, захватить в разных организациях побольше мест. Сергей Петрович был большевиком и тоже старался привлекать в свою группу новых членов, распространять большевистскую программу.
Спиридона и Крушенца выбрали в Хибинский Совет рабочих и солдатских депутатов. Хотели выбрать и Сергея Петровича, но он отказался:
— Я болен и не смогу работать. Я должен уехать в другой климат.
После множества митингов, собраний, выступлений он почувствовал резкое ухудшение здоровья: поднялась температура, увеличилась слабость, кровохарканье.
— Да, ты права: болезни не считаются со временем, моя — определенно, — сказал он Катерине Павловне. — Мне худо. Надо скорей на Волгу. Не то мне придется здесь слушать отходную. Готовься к отъезду!
— Я готова, хоть сейчас.
Занятия в школе закончились, собирать по бедности было нечего. Оставалось одно трудное: как поступить с Коляном. Ксандра уговорила его поехать на Волгу. Но родители были не так легкомысленны, как она, и боялись, что Колян сильно обременит их. Несовершеннолетний и неприспособленный к русской жизни, он может оказаться безработным. Кто же тогда будет кормить его?.. Доктор не работник, возможно, и не жилец. Ксандра тоже еще не работник. Катерине Павловне придется зарабатывать на четверых. Самое разумное — оставить Коляна в Лапландии. Тут шестнадцатилетний лопарь вполне прокормит себя. И жалко было оставить: он в последнее время так горячо заинтересовался ученьем, сильно потянулся к знаниям. Жалко было и Ксандру. У нее уже рухнуло столько мечтаний: сошел снег, и она поняла, что на оленях не уедешь из Лапландии на Волгу, перевезти оленей в товарном вагоне не согласились. А если оставить и Коляна…
— Возьмем.
Все свое хозяйство — оленей, санки, куваксу, сети — Колян отдал во временное пользование Авдону — Глупы Ноги. С собой решил взять только лайку Черную Кисточку да ружье.
В Лапландии начиналась пора белых ночей — самое хорошее время для молодой железной дороги. Зимой ее, не обставленную еще ветрозащитными щитами, сильно задувало снегом, летом раскисало неокрепшее, неосевшее земляное полотно. Теперь же, в конце мая, бураны кончились, а полотно еще не оттаяло. Поезд шел без опаски, без вынужденных остановок.
Паровоз топился по-прежнему дровами, а дрова добывали по-прежнему пассажиры. Но пассажиров было много, народ рабочий, умелый, и дрова поступали без заминки.
Особенно старались татары-строители. У них с порой белых ночей совпадал пост, когда не разрешалось есть при солнечном свете. Из-за этого на постройке было много неприятностей. Солнце не заходило, татары голодали, слабели, бросали работу. Приходилось менять им равнинные участки на горные и кормить в таких ущельях, куда моментами солнце не проникало и устанавливалась как бы ночь. Татары, окончившие постройку, старались поскорей уехать. Лапландия с ее благодатным летом была для них страной, которую проклял аллах. Люди иной веры подсмеивались:
— Ваш аллах — бог не всей земли. Для Крайнего Севера не годится. Малограмотный бог, плохо знает географию.
Поезд катил уже вторые сутки, давно миновал Лапландию, с оленями, тупами, куваксами, навстречу ему расстилалась новая страна — Карелия, с большими бревенчатыми избами, с лошадьми, коровами. А Колян все не ложился спать, все дежурил у окна либо на площадке вагона вместе с татарами. Они ждали, когда зайдет солнце, а Колян ждал, когда оно сменится другим, карельским либо русским.
Солнце не сменялось. Под Петроградом оно село, но вскоре вновь взошло и было все таким, как в Лапландии. Колян наконец начал верить, что солнце везде одно и передвигается без оленей. После этого он спокойно заснул.
Приехали в Петроград.
— Ну, теперь держитесь все за меня! — сказал Сергей Петрович.
Он хорошо знал город, несколько лет учился в нем. Так и пошли, крепко держась друг за друга взглядом: руки у всех были заняты багажом.
Город, не ремонтированный всю войну, облупившийся, задымленный, переполненный шумными, суетливыми людьми, показался Коляну скалистым берегом моря, на котором разгнездился крикливый птичий базар.
Было непонятно, удивительно такое скопление идущих и едущих людей.
— Сегодня какой праздник? — спросил он доктора.
— Никакого.
— А почему народ не сидит дома, не работает, весь бегает по улицам, весь куда-то едет?
— Это ж город. Здесь работают не по домам, а в конторах, на заводах.
— Контора — понимаю, завод — нет.
Встречались толпы, идущие с флагами и песнями, как было в Хибинах после свержения царя.
— Почему ходят, чего хотят? — донимал Колян Сергея Петровича.