Том 4. Сорные травы
Шрифт:
— Та-ак, — разочарованно протянула певица. — Свой человек, оказывается. Ну, в таком разе, будем знакомы.
— То-то и оно, — рассмеялся я, по-новому пожимая всем руки.
С тех пор мы стали неразлучны…
Когда пароход вышел из александрийской гавани, мы, еще скучающие на новом месте, вдруг заметили молодого господина — рыжеватую веснушчатую личность с тщательно закрученными усиками и остолбенелыми глазами навыкате. Он, выпятив грудь, важно вышагивал по палубе тощими длинными ногами, облаченными
Мы сразу обратили внимание на этого элегантного молодого господина, и певица после третьего тура белоногого незнакомца заявила нам самым категорическим тоном:
— Есть работа.
— Заметано! — отвечали мы, кивнув головами.
Художник, ни секунды не медля, взял меня под руку и повлек вслед за восторженно настроенным юношей.
— Какие чудесные брюки! — громко сказал я.
— Да, изумительные. Глаз нельзя отвести, — подхватил художник.
Долговязый юноша вздрогнул, как лошадь, получившая поощрительный удар хлыста, и его белые брюки еще быстрее замелькали на фоне бирюзового моря.
— По-моему, нужно иметь большой вкус, чтобы отыскать такие прекрасные брюки.
— У человека хорошего общества, батенька, вкус — всегда прирожденное свойство. Этого одними деньгами не достигнешь.
— По-моему, это граф.
— Голубая кровь, сразу видно!
Изнемогая от этих восторженных похвал, белоногий юноша прислонился к перилам и бросил на нас самый приветливый взгляд.
— Вам, господа, кажется, понравились мои брюки, — начал он, — хотя в обществе и не принято заговаривать с незнакомыми, но вы чрезвычайно симпатичные, и потом — тут пароход — значит, некоторая вольность допускается. Позвольте представиться: Лев Михайлович Цепкин, помощник провизора из Херсона. Да, брюки хорошие. Я таких брюк в Каире купил пятеро. Почти все деньги на них, проклятых, истратил.
Но в этом слове «проклятых» вместо ненависти прозвучала такая нежность, которая может вырваться только у матери, говорящей о своем чрезмерно шаловливом ребенке.
— Да, — сказал художник, восторженно глядя на юношевы ноги, — с такими брюками можно больших дел наделать.
Очевидно, художник коснулся самой чувствительной струны.
— Вы думаете? — радостно взвизгнул элегантный Цепкин. — Представьте себе, что я надеюсь тоже. Вы знаете, тут одна дама, полная такая, так она так на меня посмотрела, что я чуть не упал. Вы не знаете — она богатая?
— А вы бы женились на ней?
Цепкин скривился самым аристократическим образом.
— Мммм… Н-не знаю. Я, видите ли, кроме богатства ищу в женщине и красоту —
— И вы совершенно правы! — подхватили мы оба. — На мелочи размениваться не стоит. Эта полная дама — чепуха. У нее, мы точно узнали, и капиталов-то всего тысяч триста.
Цепкин погрузился в задумчивость.
— Вы думаете, это мало?
— Для вас? Конечно, гроши. Нет, вы эту полную даму бросьте. Собственно, я уже знаю, кто на вас обратил внимание…
— Ой, слушайте, кто?! — как сухой стог от огня вспыхнул юноша. — Где она?
— Кто, вы спрашиваете? Дама в сером, вот кто.
— Что вы говорите? Та, которая в английском сером костюме? Которая тоже села в Александрии? Красивая такая блондинка? Та, за которой несли два чемодана желтой кожи и серый шагреневый саквояжик?
— Ну да, эта самая. На нее весь пароход обратил внимание. А она, ни на кого не смотря, взглянула только на вас, вздохнула и прошла в каюту. А потом мы слышали, как она спросила у горничной: «Вы не знаете, кто это тот интересный господин в таких прекрасных брюках?»
Глаза Цепкина загорелись. Он погладил ладонью свои брюки с видом хозяина, который гладит собаку, сослужившую ему службу, — и вскричал:
— Но ведь она же замечательно красивая!
— Еще бы.
— Слушайте, вы заметили, у нее в ушах какие камни, а? Слушайте, как вы думаете — они настоящие?
— Фи, господин Цепкин! Вы ведь человек светский, а задаете такие вопросы. Разве дама, так одетая и с такими чемоданами, наденет фальшивые бриллианты?
— Положим, верно. Слушайте! А вдруг она иностранка?
— Ну так что же?
— А как я с ней буду тогда разговаривать, если я ни на одном языке, кроме немножко по-латыни, не разговариваю.
— Попробуйте по-латыни, — посоветовал я, — корни общие, может быть, и разберетесь.
— Что такое корни? — опечалился Цепкин. — С одними корнями далеко не уедешь. И об чем я буду с ней говорить по-латыни? Об лекарствах?
— Успокойтесь, мой молодой друг, — хлопнул его по плечу художник. — Я все узнал! Она русская, была замужем за венгерским миллионером, теперь вдова.
— Слушайте! Это же замечательно! Вы знаете, я подойду к ней и познакомлюсь…
— Конечно. Чего там зевать.
— Только я пойду переодену брюки. Эти уже немного, кажется, запылились, а?
— Обязательно. Ну, успеха вам!
Молодая, очень красивая дама сидела в одиночестве на палубе в шезлонге, и ее печально-задумчивые глаза бесцельно бродили по далекому ярко-синему горизонту.
Наша «труппа» столпилась у перил в трех шагах от нее, а Цепкин, уже переодевшийся, как коршун, делал круги вокруг одинокого шезлонга, приближаясь с каждым кругом к молодой красавице.