Том 4. Весна в Карфагене
Шрифт:
Раевский и Карен-маленький ушли домой, а Сашенька и Надя остались, как обычно, мыть вместе с тетей Дашей операционную.
Он унес картонную коробку под мышкой, можно сказать, демонстративно.
Сашенька, Надя и тетя Даша прибирались не меньше часа. Солнце уже взошло высоко и ослепительно отсвечивало в глаза от никелированных банок, кюветок, инструментов. Где-то далеко в коридоре из репродуктора победительный голос диктора Левитана сообщал о новых городах и весях, «оставленных советскими войсками в порядке плановой перегруппировки сил». И кровь, и ложь лились одной рекой.
– Сашуль,
Сашенька не успела ответить – дорогу им преградил заведующий отделом кадров.
– Товарищ Галушко, зайдите ко мне.
– Ну ладно, пока! – попрощалась Наденька.
– Пока, – ответила ей Саша и вошла следом за завкадрами в его кабинет.
35
Честными называли раньше девственниц, тогда это было важным условием для первого замужества.
Кабинет был хотя и просторный, но довольно несуразный – без окон, с отдушинами в потолке для принудительной вентиляции. Сашенька бывала здесь и раньше – когда получала грамоту ВЦИК за парад на Красной площади, когда ее перевели из училища в больницу на постоянное место работы. В простенке висел плакат: «Кадры решают все». На письменном столе красного дерева горела такая же богатая и старинная, как стол, бронзовая лампа. И то, и другое выглядело довольно дико среди темно-коричневых казенных сейфов и стеллажей с папками документов, как в регистратуре.
– Садитесь, товарищ Галушко, – пододвинул ей легкий венский стул хозяин кабинета. От завкадрами крепко пахло цветочным одеколоном.
Сашенька присела на краешек предложенного ей стула. Старинная лампа отбрасывала яркий круг света на благородное красное дерево полированной столешницы. Круг света захватывал краешком том «Войны и мира» в темно-синем переплете с факсимильной росписью гения на обложке – очень знакомый Сашеньке, именно такие четыре тома «Войны и мира» принесли они с мамой когда-то с дворовой помойки. Лицо завкадрами находилось как бы в тени.
– Есть мнение утвердить вас, товарищ Галушко, старшей операционной сестрой отделения.
Сашенька промолчала, хотя сказанное явилось для нее полной неожиданностью. Должность была слишком ответственная, что называется, не по возрасту.
– Вот приказ. Ознакомьтесь и распишитесь.
– Я? Зачем? У нас есть старшая.
– Была. Сегодня мобилизована. – Он подтолкнул ей по гладкому столу листок бумаги. – Распишитесь!
Сашенька машинально расписалась. Поднялась со стула, не забыв подобрать с пола у своих ног груботканую холщовую сумку, в которой она принесла вчера посылку для Раевского.
– И еще я хотел, – завкадрами слегка замялся, – я хотел тебя расспросить, как этот Раевский?
– А что Раевский?
– Я в том смысле, может, были у него какие-то антисоветские высказывания?
Сашенька взглянула
– Ты бы изложила письменно, тем более руководство тебя повышает. Он, конечно, ушел на фронт, но это ничего не значит. Просто пока без него не обойтись, а вообще…
Это случилось помимо ее воли, как бы само собой: она хлестнула его по голове груботканой холщовой сумкой и выбежала из кабинета.
– Теперь тебя заберут, горе мое! – в ужасе прошептала мама, услышав ее рассказ. – Боже мой! Боже мой!
Но все обошлось самым странным образом: Сашеньку назначили старшей операционной сестрой отделения, а завкадрами, болезненный и начитанный Иван Игнатьевич, первым поздоровался с ней при встрече и даже снял с головы засаленную парусиновую кепку. Как всегда, от завкадрами крепко пахло одеколоном – так он пытался скрыть свое всегдашнее похмелье. Он жил одиноко, заброшенно, мучился от бессонницы, и единственной отрадой была для него выпивка.
Роскошный кабриолет «Рено» легко катился по узкой известняковой дороге вдоль моря. На очередном взгорке опять открылась взору белая и голубая Бизерта, так похожая на Севастополь.
– О, я хорошо помню, как вошли в Бизерту русские корабли. Еще бы мне не помнить: с того дня судьба повернулась ко мне лицом. На ваших кораблях находилось много всякого имущества. О, Аллах, чего там только не было! С торговли этим имуществом я и начал свою карьеру. Я снарядил несколько караванов в пустыню и очень успешно торговал с бедуинами. А через год, в двадцать первом году, я вообще заработал на вашей эскадре хорошие деньги! – Маленькие черные глазки банкира Хаджибека блеснули доблестью и отвагой природного торговца.
Его внезапное откровение настолько поразило Марию, что она невольно сбросила скорость, и лимузин пошел медленно, мягко. Господин Хаджибек покачивался на сафьяновом сиденье, по лицу его блуждала улыбка: ему было что вспомнить о русской эскадре, для него она явилась даром небес!
– Так что же случилось в двадцать первом году? – нетерпеливо спросила Мария.
– О, я провернул отличную сделку, я продал боекомплект со всех ваших кораблей.
– Снаряды?
– Не только. Там было много всего вспомогательного, разные приборы и прочее. Мы продали все Эстии, кажется, так называется это маленькое государство на севере Европы.
– Эстонии, – жестко поправила Мария, – Ревель, Нарва, раньше там была Россия…
– Не знаю. Когда мы продавали, было такое государство.
– Да, когда вы продавали, у них уже было как бы государство. Выходит, вы начали свою карьеру с мародерства? – саркастически заметила Мария и нажала на педаль газа. Послушная машина стремительно рванула вперед.
– Я мародер?! Что вы, Мари! – Хаджибек искренне возмутился. – Я честный торговец. Как вы могли такое подумать, Мари? Конечно, вы были тогда еще девочка и это вас не касалось… Но все ваши корабли с первого дня своего появления в Бизерте были во владении Франции, они отошли нам как залог.