Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
«Сегодня здесь единогласно избран Гергей Капуцан, (либ. парт.)».
Я даже вздрогнул. Боронто! Ведь это же округ Меньхерта Катанги! (Надеюсь, и вы не забыли знаменитого члена комиссии по наблюдению за соблюдением.)
А-я-яй, что такое с этим округом, вернее, с Меньхертом Катанги, приключилось? Неужели провалился наш бравый патриот? Невероятно. Что Кларика скажет? И министры? И что теперь с протоколами будет? Неужто в этой стране больше ничего святого нет?
И кто такой этот Гергей Капуцан, новый депутат от Боронто?
Я так громко размышлял вслух в вагоне-ресторане за бутылкой трансильванской «леаньки» *, что мой визави — дочерна загорелый человечек с оспинами на лице — почел долгом отозваться.
— Чудесная погода, — сказал он, вытирая платком потную красную шею.
— Лето настоящее, — рассеянно ответил я.
— Астрономы говорят, созвездие какое-то землю к себе притянуло. Поэтому и жара такая.
— Гм.
— А я сразу сказал, когда этот холодище в июне завернул: «Не горюй, ребята. Никуда они не денутся, ни лето, ни зима. Свое все равно возьмут».
И он глянул на меня искоса, проверяя, расположен ли я разговаривать. Но я упорно читал газету, никак не откликаясь на его метеорологические наблюдения.
— Вас, сударь, кажется, выборы интересуют, — продолжал он, не отступая от своей цели. — Мы тоже вот послали в парламент этого… Капуцана…
— Капуцана? Значит, вы из Боронто?
— Прямо оттуда.
Тут только я заметил легкий армянский акцент в его речи.
— Да? И какой он из себя, этот Капуцан?
— Какой?.. Обыкновенный армянский человек… Вот хоть вроде меня.
Я посмотрел на него внимательней. Небольшого росточка, лет тридцати пяти, глаза живые, сообразительные. Костюм модничающего провинциального кавалера: все с иголочки и с преувеличенным шиком. В белом атласном галстуке — булавка подковкой, на ней брильянт посверкивает.
— А до этого кем он был?
— И до этого армянин был.
— Нет, я не о том: кто он — адвокат, врач или торговец?
— Он очень порядочный, исключительно порядочный человек, — почти с умилением сказал пассажир. — Адвокат и умница… ба-альшая умница…
И брови у него всползли чуть не до самых волос.
— Говорят, у армянина, кто б он ни был, всегда складной метр из кармана выглядывает.
Собеседник мой от души посмеялся этому замечанию.
— А что вы думаете? И выглядывает! Неплохо сказано, черт побери, честное слово, неплохо. Но Капуцан не такой; он ба-альшую карьеру сделает, наверняка сделает.
— А почему Катанги провалился?
Мой спутник, оживившись, поднял голову.
— Странная история, — осклабясь, сказал он. — Очень-очень чудная история.
И он рассказал, что недели за три до выборов в «Баранто» (трансильванского армянина издали можно узнать по этому «аканью») пожаловала госпожа Катанги («ох, какая дамочка, скажу я вам»). Она нанесла визиты всем влиятельным лицам, умоляя не выбирать ее мужа в депутаты.
— И ей уступили, конечно?
— Бесплатно! Из любезности! — хвастливо вскричал рябой человечек, желая, вероятно, подчеркнуть, что в Боронто еще нет коррупции.
— Странно. Что же могло побудить к этому госпожу Катанги?
Чудной пассажир рассказал, что комедия с квартирой вконец ожесточила Кларику, и она пожаловалась боронтойским дамам, что из-за этого депутатства муж совсем семью забыл, пьяницей сделался, а она из-за его лживых писем — посмешищем для всей страны. «Верните мне мужа, а детям — отца!» — так молила она. Женщины приняли ее сторону. Курица курицу всегда поймет, а чего курам захочется — петух добудет. И когда через неделю Катанги явился с флагами, все уже было кончено. Бывшему депутату коротко и ясно дали понять, что ему тут больше делать нечего.
— Жаль, жаль, — вздохнул я. — Бедный Менюш!
— А он кто, родственник или друг ваш? — осведомился незнакомец предупредительно.
— Нет, просто мы коллеги были, — ответил я уклончиво.
— Ого-го! — вскочил мой рябой компаньон, сверкнув глазами и радостно ударяя своей твердой ладошкой по моей. — Что же ты молчишь, такой-сякой? Уселся — и ни гугу. Ай, скромник! Тут, понимаешь, ждешь не дождешься, когда свой брат депутат повстречается. А этот законодатель сидит, понимаешь, и другого законодателя узнавать не желает. Вот судьба свела! Как звать тебя, дорогой?
Признаться, столь бурная радость меня немного ошеломила. Но почему в конце концов не быть «новичку» на седьмом небе, пока его не обломала суровая действительность? Почему его радости должны быть такими уж скромными? Ведь за них хорошо заплачено.
Я назвал себя.
— Ах, такой-сякой! — вскричал он. — Читал, читал, как же… но что — хоть убей, не помню.
— Ну, а сам-то ты кто?
Он запнулся было, словно смутясь, но потом разразился неистовым хохотом.
— Да Капуцан, ха-ха-ха… Ну да, Капуцан, хи-хи-хи… Как же ты не догадался, хе-хе-хе… Ловко подшутил, а?
И он нажал кнопку звонка. Подбежал подобострастный служитель в ливрее табачного цвета.
— Шампанского сюда, ты!.. Вот встреча так встреча. Прямо на картину просится. Недавно я на одной точно такую же видел… Погоди, на какой же это?.. Да, да, французского, amice [38] .
До самого Коложвара проговорили мы с моим новым коллегой. Никак он меня спать отпустить не хотел — все грозился, упрашивал подождать, до полусмерти замучив разными глупыми замечаниями и вопросами, которые занимают теперешних «новичков». Какой оклад у депутата? (Перевернись в гробу, старина Деак!) Нельзя ли поскорей в комиссию по общеимперским делам попасть — к этому-де у него наибольшее призвание? («Тут мне удалось бы кое-что сделать, — с величайшей скромностью говорится в таких случаях. — По-моему, во мне что-то есть». Но я-то уже успел убедиться, что ничего особенного не бывает в моих уважаемых коллегах, а если и есть, так уж хоть бы совсем не было.)
38
Друг, дружок (лат.).