Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
Был и еще один черт (в таких случаях их набегает целая орава). Четвертый черт говорил: «Послушай-ка, Дёри, дам я тебе хороший совет… Гм, хороший совет… Дерзкая штука, это верно, но можно попробовать…»
Дёри стал еще пуще подгонять кучера:
— Быстрее, олух!
А между тем лошади уже были в мыле (его было столько, что и сто человек могли бы побриться). Когда они въехали во двор, у коренной дрожали ноги.
Барон выпрыгнул из экипажа. Навстречу ему попался работник с мотыгой и корзиной.
— Что, студенты еще
Работник почтительно вынул изо рта трубку, переложил ее в левую руку и ответил:
— Нет, барин, уже уехали. За это сообщение он получил такую оплеуху, что мотыга, корзина и трубка вылетели у него из рук; и на третий день после этого он все еще ходил с распухшей щекой.
На крыльце стояла мадам Малипо в красном ночном капоте и вытряхивала белье.
— Что нового, мосье? — спросила она у барона, заслышав его шаги по каменным ступеням террасы. — Что-нибудь удалось выяснить?
Женщина сгорала от любопытства. Ей не терпелось узнать, была ли то естественная смерть или убийство.
— Да, выяснилось, — ледяным тоном заявил Дёри, — что вы разиня, глупое создание и что я больше ни минуты не собираюсь держать вас у себя в доме. Укладывайте свои пожитки и скажите кучеру, куда вас отвезти.
Мадам побледнела как смерть.
— Но, сударь, это же невозможно! Вы, наверное, шутите? — пролепетала она.
Дёри даже не удостоил ее ответом и, тяжело дыша, бросился в комнату дочери. На пороге сидел шимпанзе, а неподалеку от него умывалась большая пестрая кошка. Они смотрели друг на друга и, казалось, улыбались.
Дёри отшвырнул ногой обезьяну (на что та заворчала и поспешила убраться с глаз долой), рванул дверь и крикнул громовым голосом:
— Вставай, несчастная!
Маришка еще спала в своей белоснежной, убранной кружевами постели; ее глаза, опушенные черными шелковистыми ресницами, были закрыты. Голова покоилась на самом краю подушки; прекрасные длинные волосы волнами струились до самого пола, и солнечный луч весело играл в их волшебных прядях.
От грохота распахнувшейся двери и резкого окрика девушка вздрогнула, открыла глаза и улыбнулась, увидев отца.
— Ты что-то кричал?
Старик пришел в смущение. Ах, лучше бы он не видел этой улыбки! Он покраснел, стал подыскивать слова.
— Да, да, я крикнул… я сказал…
— Что ты сказал, папочка?
— Вставай, моя малютка. Я хочу с тобой поговорить. Голос его был уже кроток и бесконечно печален.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Любитель загадок
Итак, студенты отправились в путь. То-то будет сегодня радости в Борноце!
С самого рассвета вся помещичья усадьба на ногах. Три дородных служанки хлопочут на кухне под началом у поварихи Видонки, которая то и дело гоняет их с поручениями во все концы.
— Принеси-ка немножко корицы! Подай сюда противень, вон
В каждой кастрюле что-нибудь булькает. Эржи принялась сажать в жарко натопленную печь куличи, смазывая их яичным желтком при помощи мягкого гусиного пера. Даже мужскую половину прислуги послали на кухню. Возчик Янош толчет мак в ступке, а выездной кучер Йошка, поскольку он нанимался только на чистую работу, сбивает масло, заигрывая с хохочущими женщинами. Не слушай ты его, Панка, выронишь тарелку! (Панка сбивает на тарелке яичный белок.)
Сам старый барин чуть свет отправился из дому с ружьем настрелять какой-нибудь дичи для мальчиков, хоть сейчас еще плохая охота.
Больше всех, однако, волнуется хозяйка, она то и дело жалуется, что время года сейчас неудачное и ничего еще нет: огурцы, хоть их и выращивали в парнике, совсем крохотные, вилковая капуста, необходимая для любимого блюда графа Яноша — мяса, завернутого в капустный лист, вся вышла; утята еще в пушку, гусята — тоже; запас прошлогодних фруктов и винограда уже иссяк.
— Ах, боже мой, боже мой! Чем же мне кормить бедняжек? И кажется, что на причитания хозяйки кастрюли отвечают веселым шипением — ш-ш… ш-ш… Это пар поднимает их крышки и с шумом вырывается на волю! В духовке румянится поросенок; в большом чугуне лениво стонут пухлые голубцы — ох! ох! — а посреди печки в кастрюле сердито шипит жир и крутит-гнет брошенный в него сдобный хворост.
Но госпожу Бернат тревожило и другое. Не случилось ли с мальчиками какой беды в дороге? И где они заночевали? А то, может быть, шли слишком быстро и Жигушка, разогревшись, напился холодной воды? Пора бы им уж и прийти.
— Марци, постреленок, поди-ка сюда.
— Слушаю, ваша милость.
— Поднимись на колокольню и посмотри, не видать ли их на дороге? Господин кантор * даст тебе ключ от церкви, если ты скажешь, что я просила.
Марци, оборванный, босоногий мальчишка, которому летом случается выезжать за берейтора, вертится сейчас на кухне, ожидая, не перепадет ли что с господского стола. Обрадовавшись поручению, он стремглав бросился на колокольню. Правда, колокола, по словам Йошки Тормаши, церковного служки, увезли в Рим, но колокольня, к счастью, не последовала за ними.
Поднимаясь по ступенькам лестницы, Марци, поскольку он был в храме божьем, думал о смерти Иисуса, однако, вспоминая о вкусных запахах, наполнявших кухню, вскоре пришел к выводу, что спаситель умер не столько ради всего человечества, сколько ради двух студентов из Шарошпатака. Но тут мальчик с удивлением заметил, что колокола на месте, а вовсе не в Риме. Так в его душу закралось первое сомнение…
Вот мальчик уже возвращается к барыне с вестью, что на дороге не видать никого в господском платье, только вдалеке у речки Куцорго показался какой-то экипаж.