Том 4
Шрифт:
— Зачем же задумал ты выйти навстречу татарам?
— Хочу узнать, что в них есть отличное от того, что мы видели у других наших врагов. Какая это у татар своя повадка, своя уловка, чем они в бою всех одолевают. Как я моих медведей прирученных на землю валю, подставляя им подножку, так, думаю, можно чем-нибудь и татарина свалить…
Князь Ярослав встал, медленно прошелся по горнице раз, другой, что-то обдумывая, потом снова уселся в кресло.
— Боюсь я за тебя, сынок! Больно ты горяч и неукротим. Еще, не ровен час, сцепишься с каким-нибудь передовым
— Клятву даю тебе, князь-батюшка, что, если бы даже я самого царя Батыгу встретил, я бы нонче схоронился, как зверь в чащобе, и только издали бы за ним следил. А все нужное для себя я бы запомнил.
— Упаси тебя Бог с Батыгой встретиться! Схватят тебя татары и посадят на кол. Нет! Нет! Оставь эту затею! Боюсь я тебя отпустить!
— Встречался я в лесу с медведями, подглядывал, как они там бродят и коряги из земли выдирают. Подстерегал я и рысей, и кабана клыкастого. Неужели татарин будет их похитрее? Да не может того быть!
После долгих уговоров князь Ярослав наконец уступил.
Александр с Гаврилой Олексичем и Яшей Полочанином ранним утром двинулись в путь. Вскоре они пересекли по льду Ильмень-озеро и к вечеру сделали остановку в устье реки Ловати.
Уже навстречу им тянулись беженцы с возами, груженными домашним скарбом. Некоторые гнали отощавших коровенок, подталкивая их сзади.
На берегу Ловати дымили костры, невдалеке стояли понурые кони. Вокруг огней сидели женщины и дети. Александр подошел к одному костру:
— Издалека ли?
— Из Осташкова. Бежали, услышав, что татары близко.
— А татар не видели?
— Мы-то их не видели, а вон там сидят сицкие, с реки Сити, так их татары потрепали. Сказывают, едва спаслись, все побросали.
Александр перешел к костру сицких беженцев:
— Татар видели?
— Как же не видели! От них и бежим.
— Какие они? Большие, страшные, лютые?
— Они дюже лютые, а ростом не больше наших мужиков, есть и поменьше. Только с виду страшные. На мохнатых коньках сидят, подобрав высоко ноги. Все в овчинных долгополых шубах. В бою визжат и воют, что волки зимней порой. Рубят кривыми мечами либо колют короткими копьями. Я свалился в сугроб и скрючился, что мертвый. Через меня проскакало много татар. Чудо, что меня кони не растоптали.
— Где ж ты их видел?
— Возле реки Сити. Была там страшная сеча. Не приведи Бог, какая сеча! Много наших полегло. Целые завалы выросли из покойников. Наши ратники поклялись и крест целовали: не уступить татарам, не покориться. Все равно одна смерть — татары пощады не знают. Налетели они, как туча, и, как туча, понеслись дальше. Я выбрался, Бог меня спас, и вот плетусь в Новгород. Там наймусь в лесорубы.
— А ты знаешь здесь кругом лесные тропы?
— Как же не знать? Весь край исходил вдоль и поперек. Я здесь охотничал, белковал и бобровничал. Тут везде кругом изобильные бобровники. Только добраться до них трудно. Хитер бобер: строит гати в таких трущобах,
— А как звать тебя?
— Кондрат-бобровник [34] . Так все меня кличут. А зачем тебе меня нужно?
— Я хочу пробраться к Осташкову.
Сидевший рядом белобрысый голубоглазый мужик сказал:
— Не-е! Не проедешь! Там всюду татары рыскают, людей ловят. Враз к ним в полон угодишь.
— А может, не угожу, — сказал Александр. — Как змея проползу.
— Татары сюда напирают, хотят в Новгород пройти.
34
Бобровник — охотник, промышляющий ловлей бобров.
— Мало ли что хотят, а не дойдут. Близок локоть, а вот на, укуси его!.. А кто ты такой? — спросил Александр белобрысого мужика.
— Сицкарь, Фомка-охотник с реки Сити. Аль по говору не узнал? Мы, сицкие, все шепелявые.
— Он тебе расскажет, как его «зонка пирозок в пецку посадила…».
— А ты чего потерял? Чего привязался? — рассердился белобрысый.
— Ты не сердись, а послушай, какое я тебе дело предложу, — сказал Александр. — Если ты меня проводишь на Сить или к Игнач-Кресту, через топи и бобровники, то я тебе подарю коня, дюжего, здорового коня.
— Чего смеешься? Что я, ума решился? Да разве слыхано, чтобы коня дарили за то, что дорогу человек указал? Я, кажись, не сосунок. Знаю, только в сказке такие даровья даются.
— Что я обещал, то и сделаю. Хочешь, пойдем к здешнему попу, и у него я сегодня же для тебя коня оставлю.
— Ишь ты! А конь не порченый?
— Самый первейший конь. Вон он стоит. Видишь?
Сицкарь вскочил, подбежал к коню, осмотрел его, заглянул в зубы, поднял и ноги, и хвост. Потом стал хихикать:
— И взаправду это будет мой конь? Ни у меня, ни у моего батьки и деда такого коня отроду не бывало! Да я за такого коня не только через бобровник тебя проведу, но и к самому черту и лешему в медвежью берлогу доставлю и оттуда обратно живым приведу!
В путь отправились вчетвером: впереди охотник Фомка, за ним Александр, далее дружинник Гаврила Олексич и ловчий Яша Полочанин, знавший хорошо кипчакский и другие языки кочевников Дикого поля.
Они шли один за другим на лыжах, стараясь держаться след в след. Сицкарь шел медленно и осторожно, помогая себе двумя длинными тонкими палками. Александр старался придерживаться колеи, оставляемой Фомкой, следя за ним и подражая ему во всех его движениях. Кругом тянулся редкий еловый лес, какой бывает обыкновенно на болотах. Молодые елки часто стояли покосившись, и в таких местах Фомка был особенно осторожен: прежде чем передвинуть лыжу, прощупывал снег. Александр знал, что покосившаяся елка означает, что твердая почва под ней неглубока и корням не за что уцепиться. Деревца постарше часто были засохшими и закутанными седой паутиной.