Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца
Шрифт:
– Як тебе, дядя Алексей, за советом.
Села ко мне на скамеечку, круглая, добрая, руки на плечи, голову на грудь мне, и вот плачет баба, вот рыдает, никак ее не уймешь.
– Ну, голубка Наташа, говори же, говори…
– Да как сказать, это ведь тайна…
– Ну так что ж, чай, ты не чужая мне: я тебе дядя.
– Дяденька, милый, побожись: никому не скажешь.
Конечно, я побожился, и она мне все рассказала. А когда облегчила себе душу, то уже потом всем рассказывала легко, и всю эту «тайну» в поселке
И вот эта «тайна»: прощаясь с Наташей, Артюшка сказал ей такие загадочные слова:
– Ты помни, жена, от пули я не умру.
– Как ты это можешь знать? – спросила Наташа.
– Как знаю – тебе до этого нет дела. Только помни, держи язык за зубами, не удержишь – вернусь и убью. Так и знай, если пришлют бумагу казенную с печатями: «Артем пропал без вести», – не верь и знай про себя: Артем жив.
– Ну, а если пришлют похоронную?
– Не пришлют: от пули я не умру. Пришлют, может быть, только одно, что пропал без вести, а ты не верь и сохраняй мне верность. А когда война кончится – держись, – рано ли, поздно ли, Артем к тебе явится и все рассудит по-своему.
И вот глупа-глупа Наташа, а догадалась спросить:
– Ты, может быть, в плен захотел?
– Не твоего ума это дело, – помни одно: Артем вернется домой.
Выслушав эту «тайну», каждый из нас про себя понимал мысль Артема: были изредка еще такие у нас, немцев еще тогда не отведали. Но, конечно, каждому хотелось утешить молодую, красивую и добрейшую бабу, обреченную на вечный страх и послушанье пьянице свекру. Мы говорили, что от пули нет у солдата защиты, что нет на свете ни колдунов, ни бесов, ни зелья-снадобья, и чему быть на войне – того не миновать, и что Артем свои слова говорил только, чтобы запугать ее и связать.
С глазами, полными слез, спрашивала Наташа нас, как ей быть, если вправду придет бумага о том, что Артем пропал без вести, верить ей тогда или не верить.
– Придет бумага, – отвечали мы все в один голос, – тогда верь бумаге, а не Артюшке.
От этого нашего совета Наташа каждый день веселела. Вот почему я и говорю, что проста была баба, но и в простоте своей хороша; как будто весь человек в нашем поселке для нее соединялся в одного советчика и друга, и она жила под надежной охраной.
Не так давно бывало, какой-нибудь немудрый старик с прежними замашками схватит на базаре воришку и вгорячах начинает тузить его по-старому. Приходит милиционер и почтенного старика за истязание мальчика уводит с собой, а вокруг пляшут, как черти, другие воришки и показывают плененному старику языки.
Тогда общественное мнение всего базара резко раскалывается на две части: кто стоит за старика, выходит – он за прошлое, кто за мальчишку – за будущее.
Но разве в старике драчуне наше прошлое или в воришке базарном наше будущее?
Много за двадцать шесть лет советской
– Вы, дядя, затягиваетесь, когда курите?
– Конечно, – отвечает, – затягиваюсь. Без этого не куренье.
– А что, – спрашиваю, – наверно, это очень приятно – затягиваться?
– Попробуй, – говорит, – на, затянись.
И подает мне мундштук. Я безпамяти от радости спрашиваю:
– А можно в нос выпустить?
– Конечно, – говорит, – можно, затянись поглубже во весь дух и выпусти в нос.
Тогда затянулся я, и закружилась у меня сильно голова, и начало меня изнутри всего выворачивать, а когда стал я в себя приходить, дядя мне опять мундштук подает.
– Ну-ка, – говорит, – затянись еще…
– Нет, – отвечаю, – спасибо тебе.
И седой этот дядя мой, настоящий мудрец, как ни в чем не бывало покуривает и с доброй улыбкой своей меня поглаживает по головке.
Так этой добротой своей и незаметным для меня наказанием направил меня старик на всю жизнь и сердечной мыслью своей связал два поколения: его и мое. Теперь я, сам старик, часто поминаю добром своего дядю Ивана Ивановича.
И когда слышу теперь на базаре обычный спор старого с новым, начинаю разбираться в себе и понимать, почему этот спор.
Мне представляется большая наша прежняя гуртовая дорога, и по ней во всю ширину ее люди бегут куда-то вперед и спешат друг перед другом. Никому нельзя в этом движении остановиться и оглянуться на прошлое. Кто стал, тот и остался навсегда верстовым столбом.
Только я, кажется мне, какой-то не как все: в моей власти и бежать со всеми вперед, и остановиться отдохнуть, и поглядеть немного назад.
И так я останавливаюсь, оглядываюсь и узнаю назади лица знакомых людей, и среди них очень хороших, вроде как этот дядя мой Иван Иванович. И так жалко мне их всех, и так хочется мне им всем помочь.
А когда после этого погляжу в будущее, куда все бегут, то, конечно, отстаю, вижу всех взад, и ничего ни о ком еще сказать не могу. Потому именно, что не могу их догнать и в лицо заглянуть.
Когда наши все ушли на войну, я остался один. В то время я уже не служил, а определился на пенсию. Казалось поначалу – не миновать мне участи верстового столба при дороге, но вот сила жизни отрывает меня от лица прошлого и заставляет обочинкой тоже трусить, как могу, в будущее со всеми вперед.