Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.
Шрифт:
Отлично! Правда, надо было еще обдумать, как бы нам поудобнее переправиться на ледник, — спуститься обычной, бесконечно петляющей мульей тропой казалось мне и долго и утомительно. Опять я раскинул мозгами, и у меня блеснула гениальная мысль. Стоя на Горнер–Грате, мы видели внизу на глубине в тысячу двести футов огромную замерзшую реку — это и есть Горнерский ледник. А ведь у нас имелось с собой сто пятьдесят четыре зонта — чем не парашюты?
Охваченный энтузиазмом, я посвятил в эти смелые планы Гарриса и уже готов был перейти к делу: вся моя команда должна была собраться на Горнер–Грате и, вооружившись зонтами, прыгать повзводно — каждый взвод под началом своего проводника. Но Гаррис удержал меня,
— Практиковался ли этот метод в Альпах когда–либо раньше? — полюбопытствовал он; и, услышав, что мне ничего о таких попытках не известно, заявил, что считает это предприятие весьма ответственным. Чем сразу прыгать всей командой, не разумнее ли совершить сперва индивидуальный опыт и посмотреть, что получится.
Это был дельный совет, и я сразу же внял ему. Поблагодарив своего агента, я предложил ему самому, не откладывая дела в долгий ящик, привязаться к зонту и произвести попытку; если спуск сойдет благополучно, распорядился я, пусть он помашет нам шляпой, и тогда я тем же порядком посажу на борт всю остальную команду.
Гаррис был тронут моим доверием и сказал мне это с заметной дрожью в голосе, однако тут же добавил, что он недостоин такого явного предпочтения: как бы другие не стали ему завидовать, еще скажут, пожалуй, что он бесчестными путями домогался этого назначения, тогда как он не только не искал его, но даже втайне о нем не помышлял.
Я сказал Гаррису, что эти чувства делают ему честь, но нельзя же из–за какой–то завистливой мелюзги отказаться от неповторимой возможности — заработать славу человека, первым спустившегося на парашюте с Альп. Нет, убеждал я его, он должен принять мое предложение, ибо это уже не предложение, а приказ.
Гаррис с чувством поблагодарил, меня, сказав, что такая постановка вопроса в корне меняет дело. После чего он удалился и вскоре вернулся с зонтом, проливая слезы признательности и стуча зубами от восторга. В это время невдалеке показался наш главный проводник. При виде его лицо Гарриса озарилось неизъяснимой нежностью, и он сказал:
— Дня четыре назад этот человек нанес мне тяжкое оскорбление, и я поклялся, что не я буду, если не заставлю ею понять и признать, что самая благородная месть — воздать врагу добром за содеянное зло. А потому я отказываюсь в его пользу. Назначь его!
Я заключил своего великодушного друга в объятия и воскликнул:
— Ты благородная душа, Гаррис! Клянусь, ты никогда не пожалеешь о своем геройском поступке, и весь мир о нем услышит. Когда–нибудь тебе будет предоставлена еще более замечательная возможность — если я только буду жив, конечно, — запомни это!
И тут я подозвал к себе главного проводника и поручил ему прыгать с зонтом. Но он отнесся к моему предложению без всякого энтузиазма, моя идея его не зажгла.
— Мне привязаться к зонту и спрыгнуть с Горнер–Грата? Нет уж, прошу прошенья! Если мне захочется отправиться ко всем чертям, я найду более приятный способ это сделать.
Как выяснилось из дальнейшего, он считал мой проект более чем опасным — безумным. Он не убедил меня, но, не желая серьезно рисковать и ставить под угрозу интересы всей экспедиции в целом, я отпустил его. Я не знал, как мне быть, пока не вспомнил о латинисте.
Латинист был немедленно приглашен. Но тут же стал отказываться, ссылаясь на неопытность, на отвращение к публичным выступлениям, на полное отсутствие любознательности и так далее и тому подобное. Другой член экспедиции некстати схватил насморк и боялся сквозняков. Третий не решался прыгать за недостатком опыта и умения и ставил условием предварительную долгую тренировку. Четвертый боялся дождя, так как у него прохудился зонт. У каждого находилась отговорка. А в результате получилось то, о чем читатель, конечно, давно догадывается:
Ничего не поделаешь — пришлось спуститься посуху. Я повел экспедицию трудной и утомительной тропой для мулов, и мы заняли по возможности удобные позиции на середине ледника, ибо середина, по словам Бедекера, движется быстрее. Однако в целях: экономии более тяжелую часть багажа я отправил малой скоростью, оставив его на окраине ледника.
Я ждал и ждал, но ледник не двигался. Дело шло к вечеру, спускались сумерки, а мы все стояли на месте. Мне пришло в голову поискать в Бедекере, нет ли там расписания, — хорошо было бы выяснить час отправления. Я попросил дать мне этот справочник, но он куда–то затерялся. У Брэдшо наверняка имелось расписание, но и Брэдшо затерялся.
Что мог я сделать в таком положении? Я раскинул палатки, привязал животных к колышкам, подоил коров, поужинал, накачал людей снотворным, расставил часовых и отправился на покой, приказав разбудить меня, как только вдали покажется Церматт.
Проснулся я в одиннадцатом часу утра, глянул вокруг — и остолбенел от удивления: мы не сдвинулись ни на пядь! Сперва я ничего не понимал, потом решил, что проклятая посудина села на мель. Тогда я срубил несколько деревьев, поставил на штирборте и бакборте мачты, а потом часа три возился, как дурак, стараясь отпихнуться шестом. Напрасно! Шутка ли сказать: ледник насчитывает полмили в ширину и от пятнадцати до двадцати миль в длину, — догадайся тут, каким именно местом он угодил на мель! Среди экипажа началась тревога, и вскоре мои дневальные с белыми, как стенка, лицами, прибежали доложить, что судно дало течь.
В эту критическую минуту нас спасло единственно мое хладнокровие, иначе не миновать бы нам новой паники. Я повелел показать мне эту течь. Меня подвели к огромному валуну, торчавшему посреди глубокого омута с кристально чистой водой. Течь и мне показалась серьезной, но я хранил свои опасения про себя. Я соорудил насос и приказал своим людям выкачать из ледника всю воду. Эта мера блестяще себя оправдала. Вскоре я убедился, что никакой течи нет. Огромный валун в свое время скатился со скалы и упал на середину ледника; каждый день его пригревало солнце, и он все глубже уходил в талый лед, пока не оказался в глубоком омуте с кристально чистой студеной водой, где мы его и обнаружили.
Тут кстати был найден Бедекер, и я принялся лихорадочно листать его. Но никакого расписания не нашел. В Бедекере просто говорилось, что ледник движется безостановочно. Положившись на это, я захлопнул книжку и выбрал себе местечко получше, откуда я мог бы наблюдать сменяющиеся виды. Некоторое время я сидел спокойно, от души наслаждаясь, пока не спохватился, что виды вокруг не меняются. Я сказал себе: «Эта старая калоша, видно, опять села на мель!» — и обратился к Бедекеру: нет ли там каких–нибудь указаний относительно непредвиденных помех в пути. Вскоре я наткнулся на фразу, которая точно ослепительной вспышкой осветила положение. Фраза эта гласила: «Горнерский ледник движется в среднем со скоростью до одного дюйма в день». Никогда еще я не был так возмущен! Никогда мое доверие не было так предательски обмануто! Я мысленно подсчитал: дюйм в день, около тридцати футов в год. Примерное расстоянии до Церматта составляет три с одной восемнадцатой мили. Итак, чтобы добраться на леднике до Церматта, потребуется пятьсот лет с лишком. Я сказал себе: «Этак скорее дойдешь пешком; и чем покрывать чьи–то жульнические махинации, я и в самом деле пойду пешком».