Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906
Шрифт:
«Так-то вот! — выйдя на двор, думал он. — Нечего с вами церемониться, — сволочь!..»
Вскоре после посещения Матицы Илья начал ходить к женщинам. Первый раз это случилось так: однажды вечером он шёл домой, а какая-то женщина и сказала ему:
— Пойдём?
Он взглянул на неё и молча пошёл рядом с нею. Но идя, он наклонил голову и всё оглядывался кругом, боясь встретить знакомого. Через несколько шагов женщина ещё сказала предупреждающим голосом:
— Смотри — целковый.
— Ладно! — сказал Илья. —
И вплоть до квартиры женщины они шли молча. Вот и всё…
Но знакомство с женщинами сразу повело к большим расходам, и всё чаще Илья думал о том, что его торговля — пустая трата времени, не даст она ему возможности устроить чистую жизнь. Одно время он хотел, по примеру других разносчиков, заняться лотереей и обманывать публику, как все разносчики. Но, подумав, нашёл эту затею мелкой и хлопотливой. Пришлось бы прятаться от городовых или заискивать у них и платить им, — это было противно Илье. Он любил смотреть всем в глаза прямо и смело и чувствовал острое удовольствие оттого, что всегда был одет опрятнее других разносчиков, не пил водки и не жульничал. Ходил он по улицам не торопясь, степенно, его скуластое лицо было сухо и серьёзно; разговаривая, он прищуривал свои тёмные глаза, говорил немного, обдуманно. Часто он мечтал о том, как хорошо было бы найти денег рублей тысячу или больше. Рассказы о кражах возбуждали в нём жгучий интерес: он покупал газету, внимательно читал о подробностях кражи и долго потом следил, — нашли воров или нет? А когда их находили, Илья сердился и осуждал их, говоря Якову:
— Попались, болваны!.. Уж не брались бы, коли не умеют, — черти!
Как-то вечером он сказал Якову:
— Жулики лучше живут, честные — хуже!
Лицо Якова напряглось, глаза прищурились, и он сказал тем пониженным, таинственным голосом, которым всегда говорил о мудрых вещах:
— Позапрошлый раз в трактире дядя твой чай пил с каким-то старичком, начётчиком, должно быть. Старичок говорил, будто в библии сказано: «покойны дома у грабителей и безопасны у раздражающих бога, которые как бы бога носят на руках своих…»
— А — не врёшь ты? — спросил Илья, внимательно прослушав товарища.
— Не мои слова… — разводя руками, словно нащупывая что-то в воздухе, продолжал Яков. — В библии сказано… может, он и сам выдумал, старичишка-то… Переспросил я его… повторяет в одно слово…
И, наклоняясь к Илье, он сказал:
— Взять, к примеру, отца моего… Покоен! А бога раздражает…
— Ещё как! — воскликнул Илья.
— В гласные его выбрали…
Яков опустил голову, тяжело вздохнул и добавил:
— Надо бы, чтобы каждое человеческое дело перед совестью кругло было, как яичко, а тут… Тошно мне… Ничего не понимаю… Сноровки к жизни у меня нету, приверженности к трактиру я не чувствую… А отец — всё долбит… «Будет, говорит, тебе шематонить, возьмись за ум, —
— Надо учиться! — солидно сказал Илья.
— Трудно жить… — тихо молвил Яков.
— Трудно? Тебе? Врёшь ты! — вскричал Илья, вскочив с кровати и подходя к товарищу, сидевшему под окном. — Мне — трудно, да! Ты — что? Отец состарится — хозяин будешь… А я? Иду по улице, в магазинах вижу брюки, жилетки… часы и всё такое… Мне таких брюк не носить… таких часов не иметь, — понял? А мне — хочется… Я хочу, чтобы меня уважали… Чем я хуже других? Я — лучше! А жулики предо мной кичатся, их в гласные выбирают! Они дома имеют, трактиры… Почему жулику счастье, а мне нет его? Я тоже хочу…
Яков поглядел на товарища и вдруг тихо, но внятно сказал:
— Не дай бог тебе удачи!
— Что? Почему? — вскричал Илья, остановившись среди комнаты и возбуждённо глядя на Якова.
— Жаден ты, — ничем тебя не успокоишь, — объяснил тот.
Илья засмеялся сухо и со злобой.
— Не успокоишь? Ты скажи-ка отцу своему, чтоб он дал мне хоть половину тех денег, что у дедушки Еремея вместе с моим дядей они выкрали, — я и успокоюсь, — да!
Но тут Яков встал со стула и, опустив голову, тихо пошёл к двери. Илья видел, что плечи у него вздрагивают и шея так согнута, точно Якова больно ударили по ней.
— Погоди! — смущённо сказал Илья, взяв товарища за руку. — Куда ты?
— Пусти, брат, — почти шёпотом молвил Яков, но остановился и взглянул на Илью. Лицо у него было бледное, губы плотно сжаты, и весь он как-то размяк, точно его раздавило…
— Ну… погоди! — виновато просил Илья, осторожно отводя его от двери. — Ты не сердись на меня. Правда ведь…
— Я знаю, — сказал Яков.
— Знаешь? Кто сказал?
— Все говорят…
— Н-да-а… Но ведь и говорят — тоже жулики!
Яков взглянул на него жалобными глазами и вздохнул.
— Не верил я, — думал, со зла говорят, из зависти. Потом — стал верить… А коли и ты, — значит…
Он махнул рукой, отвернулся от товарища и замер неподвижно, крепко упираясь руками в сиденье стула и опустив голову на грудь. Илья отошёл от него, сел на кровать в такой же позе, как Яков, и молчал, не зная, что сказать в утешение другу.
— Вот тут и живи, — вполголоса сказал Яков.
— Да-а, — отозвался Илья в тон ему. — Я, брат, понимаю- нехорошо тебе. Одно утешенье — все таковы, как поглядишь…
— Ты верно про то знаешь? — робко спросил Яков, не глядя на товарища.
— Помнишь — убежал я? Видел в щель, как они подушку зашивали… а он хрипел ещё…
Яков повел плечами, встал и пошёл к двери, сказав Илье:
— Прощай…
— Прощай. Ты не того… не очень грусти… что поделаешь?