Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи
Шрифт:
Страшен не этот враг, а страшно наше малодушие.
Издыхающая змея высылает на нас змеенышей. Все эти Колчаки, Деникины, Юденичи, Маннергеймы – это последыши, с которыми мы справимся.
И позор тем, кто, увидав их число, смалодушествовал.
Позор им и горе им. Потому что трусы и изменники из наших рядов, перешедшие во вражий стан, разделят судьбу врагов наших.
Из числа этих врагов случайно я лично знаю одного. Он не лучше прочих, и не хуже.
Такое же умственное и нравственное ничтожество, как и все остальные.
Он
Генерала Родзянко – я о нем говорю – я знал еще в начале царской войны в 1914 году, когда он был только бравым гвардейским ротмистром.
Как и все богачи-патриоты, этот племянничек председателя царской думы на войне первым делом устроился так, чтобы своей благородной крови не проливать, а получать только боевые отличия.
И примазался в штаб Гвардейского корпуса, в собутыльники генерала Безобразова. Весь штаб этот состоял из тогдашних черносотенцев – нынешних белогвардейцев, именитой своры князей, графов, принцев, богатых и родовитых дворян, пьяниц и развратников, прожигавших жизнь в близком тылу с любовницами и женами, пышными, расфранченными.
Напивались и били друг другу морды, а больше всего измывались над солдатами.
Ротмистра, а потом полковника Родзянко сопровождала его жена, англичанка.
Где-то там, на каких-то конских бегах в Англии, перед самим королем, Родзянко брал призы по верховой езде и тогда же породнился с англичанами.
Так что для напирающих на нас английских банкиров – это свой родной человек.
Наездник. Рослый и здоровый. Выкормленный на помещичьих хлебах. Кулаки зубодробительные.
Их восчувствовало множество солдат, осчастливленных родзянковским рукоприкладством.
Офицеры, шкурники и трусы, по отношению к солдатам как раз и отличались наибольшею жестокостью.
И это они нынче так изуверски в захваченных местах расправляются с рабочими, вешая их тысячами на деревьях, расстреливая их жен, убивая детей.
Таков и Родзянко.
Но этот штабной трус побежит во все лопатки при первом на него натиске.
Мы можем разгромить – и мы разгромим! – родзянковские отряды, мы захватим весь его штаб, но самого этого героя мы не увидим.
Он убежит! Он имеет королевский приз за быстроту бега!
Товарищи! От нас зависит: и генерала Родзянко и всю остальную белогвардейскую свору, поддерживаемую англо-французскими капиталистическими акулами, заставить убежать так, чтобы они, как пожелала им при мне одна старушка, крестьянка, мать красноармейца, – «туда бы не добежали, а назад не вернулись»!
Уничтожьте змеенышей на месте!
Предисловия к книге Л. Войтоловского «По следам войны»*
В бытность мою на царском фронте в 1914 году я в первые пять месяцев войны не разлучался с записной книжечкой, которую держал за голенищем. Накопилось у меня исписанных книжек
Сзади где-то фыркали лошади и заливался колокольчик.
– Пиона едет! – заявил безапелляционно Давид.
– Шпион?!
– Пиона! – повторил Давид.
– Гони!.. И сразу сверни во двор к Иорданскому. Свернули. Колокольчик прозвенел мимо.
Вбежав в дом Иорданского, я моментально веемой записные книжки и письма швырнул в печку. Все горело. На следующий день в мою квартиру привалили – жандармский полковник, человек пять охранников и еще какие-то типы. Меня не было дома. Перетряхнули все, забрали все рукописи и письма, вплоть до детских. После такого случая мне не оставалось ничего другого, как раньше истечения срока отпуска подрать на фронт. Я так и сделал. Потом пришлось давать тягу обратно. Но это другое дело. Суть в том, что я долго-долго не переставал жалеть о гибели моих записок. Были мной записаны изумительные вещи. Свежие записи, на месте. Повторить нельзя.
Один случай из записанных мной особенно врезался мне в память.
Где-то под Краковом читаю я солдату, Николаю Головкину, газету кадетскую «Речь». Газета, захлебываясь от восторга, описывает патриотическую манифестацию интеллигенции и студентов: с иконами и трехцветными флагами чуть ли не стояли на коленях у Зимнего дворца.
Головкин слушал-слушал, потом сплюнул и изрек:
– По-рож-ж-жняки!
Охарактеризовать более метко русскую интеллигенцию нельзя было.
А сколько таких метких суждений мною было записано! И все погибло.
Понятно поэтому, с какой жадностью я набросился года четыре назад на походные записки тов. Л. Войтоловского «По следам войны». Они для меня некоторым образом возмещали мою потерю.
Я читал рукопись. Теперь записки в трехтомном издании выходят в печатном виде. Сомневаться в их успехе не приходится ни на минуту. Такой книги (за исключением разве книги С. З. Федорченко «Народ на войне») об империалистической войне у нас еще не было. Ни историку, ни психологу, ни тем более художнику, желающему понять, истолковать, изобразить настроение народной многомиллионной массы, брошенной в пекло империалистической бойни, нельзя будет миновать записок тов. Войтоловского. Но и каждый читатель, который непосредственно к ним обратится, получит неисчерпаемое удовольствие и неоспоримую пользу.
Чтоб узнать мужика, надо с ним пуд соли съесть и, во всяком случае, не пренебрегать ни одной самомалейшей возможностью, счастливым случаем узнать его поближе, разгадать его подлинный лик.
Припоминаю случай с В. И. Лениным. Владимир Ильич как-то в 1918 году, беседуя со мной о настроении фронтовиков, полувопросительно сказал:
– Выдержат ли?.. Не охоч русский человек воевать.
– Не охоч! – сказал я и сослался на известные русские «плачи завоенные, рекрутские и солдатские», собранные в книге Е. В. Барсова «Причитания северного края»: