Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
Шрифт:
— Вы сами работали?
— Но там все сами работали.
Состав был самый разнообразный: беглый каторжник, студент университета, чиновник, он — наш капитан — жили и работали вместе. Нарытое золото оставляли в незапертой лачужке, и не было случая воровства. Порядок был образцовый. Содержалась громадная полиция из конных маньчжур. Законы Линча — короткие и суровые. За смерть — смерть. За воровство — наказание плетьми и вечное изгнание из республики.
— Вот, вот на этом месте, на льду, и происходили все экзекуции. — Капитан показывает рукой.
Мы вплоть проходим около китайского
Русских не видно, а в наших селах китайцев больше иногда, чем русских.
— Вся Желтуга в золоте, от самого устья. Теперь китайцы там машины поставили. Во главе предприятия Ли-Хун-чан. Сколько таких приисков, где русские разыщут золото, а китайцы потом работают. Весь китайский берег золотой, а на нашем ничего нет… Вот долинка перешла и на нашу сторону — прямое продолжение, а золота нет.
Я говорю капитану:
— А теперь есть какая-нибудь новая Желтуга?
— Нет, следят. Вот проведем дорогу, будет Маньчжурия наша, бросаю опять капитанство и иду.
— В новую республику?
— Обязательно.
— Понравилось?
— Забыть нельзя.
— Нам дайте телеграмму, — говорит доктор, — тоже приедем.
Капитан, красивый, лет тридцати пяти, среднего роста человек: очевидно, житель Сибири, по-американски готовый всегда взяться за то дело, которое выгоднее или больше по душе.
— А отчего вы ушли оттуда, капитан?
— Начались преследования. Сперва мы дали было отпор китайским войскам, а затем, когда и китайские и русские войска пришли, решено было сдаться. Я-то раньше ушел: кто досидел до конца, тот должен был оставить и имущество и золото китайцам. Уходили только, в чем были. Золото китайцы взяли, а дома сожгли. Русские войска паспортов не требовали и всех отпустили, а китайцы своим порубили головы (до трехсот жертв). Некоторые китайцы, чтобы спастись, отрезали косы себе, но, конечно, это не помогало. Где-то есть фотографии расправы китайских войск со своими подданными: целыми рядами привязывали их к срубленным деревьям и потом рубили головы. По одну сторону дерева головы, по другую — тела. Там насчет этого просто.
— По поверью китайцев, он без косы и в свой рай не попадет, — тащить его не за что будет?
— Хотя косы, собственно, не религиозный знак, а признак подданства последней маньчжурской династии. А это поверие относительно рая у китайских масс действительно существует.
Мы плывем и плывем. Горы всё меньше и меньше. Это уже не горы, а холмы. Все больше и больше низин, поросших мелким лесом. Вероятно, почва годится для культуры, но та же пустыня и у китайцев и у нас.
Настал вечер, и мы остановились у сравнительно высокого и скалистого берега. В нежном просвете последних сумерек, на фоне бледно-зеленоватого неба, видны в окна на выступе берега отдельные деревья, две-три избы, сложенные дрова.
Мы берем дрова, и треск и грохот падающих на железную палубу дров гонит нас из каюты.
На берегу горят костры, освещающие путь носильщикам дров. Русские и китайцы носят. Русские несут много (до полусажени двое), китайцы половину несут. Из мрака вырисуется вдруг, при свете костра, такое лицо китайца, желто-бледное, с широко раскрытыми от напряжения глазами, и вся фигура его, притиснутая непосильной тяжестью. Но в конце концов китайцы кончили свой урок раньше русских: они быстрее носили…
Доктор, Н. А. и А. П. взобрались на верх утеса, развели там огонь и сидят. Свет костра падает на их лица, и лица эти рельефно и мертвенно вырисовываются во мраке ночи… Встал доктор и запел «Проклятый мир» и «…и будешь ты-царицей мира» эффектно, сильно и красиво, но вряд ли доступно уху аборигенов. Китайцы, впрочем, любят пение, и глазенки нашего Байги каждый раз разгораются, когда доктор берется за свою гитару. Ужинать позвали. С выезда из России первый раз ем порядочно. Было два блюда всего — суп и котлеты, но и то и другое по крайней мере можно было есть: просто и вкусно. Готовила какая-то простая кухарка, средних лет, с красивыми, но уже поблекшими глазами. В этих глазах какая-то скорбь, что-то надорванное и недосказанное. Когда доктор поет, она замирает где-нибудь за углом и вся превращается в слух.
Байга счастлив и носится. Угостил Н. А. вместо воды водкой, и на его обычный отчаянный вопль, точно его режут (вероятно, ребенком он так закатывал на каждый довод своей няни), Байга только корчит ему свои уморительные рожи.
Капитан сообщил неприятную новость: на ближайшем перекате нас пересадят на другой буксирный пароход «Адмирал Козакевич» — родной брат, впрочем, по конструкции с нашим.
Неприятность в том, что придется простоять по этому поводу до утра.
Так и случилось: пришли на перекат, где ждать нам пароход, часов в пять вечера, и бросили посреди реки якорь.
С горя занялись стрельбой в цель: бросали в воду бутылки и стреляли в них. Карабин Маузера оказался вне конкуренции. Получили, как и у казаков, так и здесь, несколько предложений продать его. Оказывается, что во Владивостоке цена ему семьдесят рублей, тогда как я заплатил в Петербурге тридцать шесть рублей. Если и во всем такая же разница, то, несмотря на порто-франко [4] , вплоть до Иркутска от Владивостока, расход на перевозку купленного, пожалуй, оправдается.
4
беспошлинный провоз (итал.)
Странное это порто-франко, на протяжении четырех тысяч верст в глубь страны: тут ли не быть дешевой жизни, а между тем нет в мире более дорогого уголка.
— Дорого, как в игорном доме, в этой Сибири, — отозвался как-то о здешней Забайкальской Сибири один чиновник, — сторублевка — не деньги.
Чей-то товар выгружается, какого-то злополучного, отсутствующего хозяина. Не ждать же его.
— Эй, кто желает за счет хозяина выгружать?
— Давай, — неторопливо встает с бревна казак, представитель артели, дожидавшейся давно настоящего случая.