Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
Шрифт:
Ужасный способ их бойни. Заботясь получить всю кровь, они режут скот по частям. Сперва надрезывают шею и снимают с живой часть кожи на шее, постепенно добираются до артерии и перерезывают ее. С полчаса уже продолжалась экзекуция над несчастной связанной коровой, когда позвали меня и я приказал прирезать ее.
— Говорят, еще не вся кровь вытекла.
— Режьте.
Купили чумизы, на том берегу у китайцев картофеля, капусты, массу мелочей, не видных, но в общем дорогих, — топор, пилу, дров, рогож (рогожи, правда, прекрасного качества, из соломы, два аршина — доллар). А все вместе
10 октября
Второй день мы плывем на «Бабушке». Ночевали в ней же. Принесли корейскую жаровню — глиняный горшок, наполненный углями, закрыли верх циновкой, и было тепло. Но небезопасно. И вчера и сегодня мы еще во владениях хунхузов, и, ложась спать, с внутренней стороны мы обложили вещами борт шаланды, обращенный к китайскому берегу.
До двенадцати часов ночи сегодня было мое дежурство. До десяти светила луна, а потом, хотя и темная была ночь, но по воде отлично видно.
Да и лодки у хунхузов не было, чтоб переехать, могли бы только стрелять, но в боках нашей шаланды и мы понаделали прорезов и теперь, укрытые шаландой, могли бы много зла им сделать.
Вчера мы проезжали мимо одной китайской деревушки, на которую на прошлой неделе напали хунхузы; они обложили деревню 600 долларами, каковую сумму и выплатили жители…
Они собирались после этого переправиться на корейскую сторону, когда приехал за ними нарочный из Шанданьона.
Район той партии мы уже проехали, но и районов других партий много еще, да и прежние могут, нас настичь еще, так как была дневка, во-первых; во-вторых — Амнока извилиста, и по воде длиннее, хотя и скорее.
Восход солнца был сегодня чудный.
Солнце еще за горами, и везде и на всем серые рассветные тени, только в расщелине двух, гор в облаках горят лучи не видимого еще солнца. Свет не яркий, и облака переливают самыми нежными тонами. Точно картинка в рамке этих гор самого великого художника — природы.
А затем и на реке показалось солнце, сверкнули лучи, и засветилась река, отражая разноцветные камни своего мелкого дна самыми причудливыми узорами — вот фиолетовый, нежно-зеленый, розовый, и все прозрачное, с легкой дымкой начинающегося на воде утра. Дикий гусь взвился и режет воздух и уже исчезает в далекой синеве гор. По обеим сторонам реки, в коричневом бархате гор тонут здесь и там светлые полосы убранных полей хлебов. На горах и под горами жилье: фанзы, фанзы и фанзы. И много-много, если одна больше другой на аршин-полтора.
Сегодня утром из соседнего села пришла толпа корейцев; какой-то старик принес десяток яиц нам в подарок и записку… В этой записке он приветствует нас и выражает сожаление о том, что так опасен наш путь по Амноке.
Он в длинном белом костюме; его голова повязана каким-то белым полотном, темное лицо, черные глаза — фигура библейская.
Тут же и толпа китайцев в круглых шапочках с крылышками, как изображают Меркурия, с бритыми лицами, очень часто с типичными римскими лицами.
Мы перед ними в нашей классический стиль напоминающей шаланде, — мы современные аргонавты, и таким близким кажется умчавшееся время древних историй, таким понятным и простым кажется все то, что делалось, что уже потом покрылось живописным узором времен.
Старик не взял денег, и я очень был рад этому, иначе всю картинку эту испортил бы этот доллар.
Прощайте, друзья, мы уже огибаем громадную гору, уже прыгает шаланда между громадными камнями белого водопада, и гигант-китаец, наш молодец-капитан, всей грудью налегает на свой руль и кричит на гребцов. Стоя, наклонившись, налегают они на весла, и летим мы стремительно в какую-то неведомую нам даль.
В порыве лодки, в мужественных фигурах моряков китайцев — сила, удаль и беспредельное спокойствие.
Сказочник кореец, миниатюрная фигурка, робко прижался в углу каюты и, стоя с широко раскрытыми глазами, только смотрит, что из. всего этого выйдет. Это самый опасный перекат.
Ничего, мы уже промчались мимо белой пены, клокочущей воды, острых скал, и режет «Бабушка» под прямым углом воду, уходя от новой стерегущей нас скалы.
Много шаланд разбилось о нее. Но уже китайцы матросы того берега, куда направляемся мы и где стоят семь таких шаланд, дружно и радостно кричат нашему капитану:
— Хо!
Что значит: хорошо.
А он, громадный урод в косе, уже бросил руль своему помощнику и, присев на корточки, тешится, как ребенок, свистком, который я подарил ему.
Потом полез в свою каюту, принес редьку и дарит мне.
Что передаст фотография там, где все в тонах, красках, фигурах, позах и выражениях?
И если меня, много видевшего на своем веку, захватывает и поражает эта жизнь младенческого периода человечества, то изображенная на картинах, в пластике, разве она не поразила бы и не привлекла бы ту толпу, которая наполняет наши выставки?
А своеобразной нежностью и мягкостью здешних тонов как в природе, так и в людях, достигается — непередаваемая прелесть, красота, очарование ощущений. Какая-то умиротворяющая, спокойная, как умчавшееся время, ненадоедающая мелодия.
Иногда завоет что-то китаец, и в двух-трех нотах услышишь вдруг этот окружающий нас отовсюду ласкающий мотив.
А то услышишь вдруг резкий отголосок севера, где белый Пектусан, где вековая желтая равнина лиственниц оттеняет нежно-голубое небо, где красавица река сверкает и грохочет под землей, как гром и молния в небе, где царство хунхуза, тигра и барса.
А день ясный осенний пригрелся у этих гор и слушает шум воды, песенку ветерка и скрип нашего суденышка.
Мы плывем, и в каждой каюте идет своя работа.
Бибик обед готовит, Хапов спит после дежурства, В. В. с китайцами, П. Н. выслушивает сказки корейца, Н. Е. с инструментами наносит контуры реки, гор, притоков, измеряет глубину реки и записывает название сел.
Я веду свой барометрический журнал, занимаюсь английским языком, веду дневник, записываю сказки.
Беседин с Таани ведут лошадей сухим путем, а И. А. помогает Н. Е. делать промеры. Что до китайцев, то они гребут и едят за десятерых. Всю провизию нашу съедят.