Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
Шрифт:
Иногда мы стреляем по уткам, гусям, но, надо откровенно сказать, неудачно.
Что до меня, я всегда рад промаху, — пусть улетает скорее жадным полетом, говорящим о жажде и радостях жизни.
Здесь, приближаясь к югу, мало знают «араса» и принимают нас за японцев. Впрочем, и тех никогда не видали.
11 октября
Вторая ночевка на воде. Я, впрочем, ушел в фанзу и в отношении удобства проиграл: ночь была теплая, и спать в шаланде было хорошо. В
Вчера, когда мы вошли в фанзу, он сидел и ел. Он даже не повернулся к нам. Старое дряблое тело с сохранившимся желудком. Как величайший мудрец й философ, нашедший истинную суть естества, или как бессознательное животное, он сидит перед своей пищей, смотрит на нее во все глаза и жадно ест.
Я думал, что он глух, но сегодня утром, услыхав, что внук (сын его давно умер) продает нам курицу, он прокряхтел:
— Курицу не надо продавать.
Со мной рядом спали китайцы, корейцы, по обычаю, голые; их бронзовые темные тела покрыты миллионами тараканов; иногда во сне они делают сонное движение— слабую попытку избавиться от своих врагов, и опять спят богатырским сном в тяжелой, душной атмосфере.
Вечером набилась полная фанза корейцев. Говорили о политике, о текущих делах и делишках…
Я поверял прежние сведения. Некоторая разница уже чувствуется между южным и северным корейцем. Южане темнее, глаза строже, зажигаются огоньками, речь быстрая, страстная…
Но так же гостеприимны и благожелательны.
— Новое время идет, новая цивилизация входит в Корею, — что ж, надо жить, как другие живут. Через двадцать лет не узнают нас наши деды.
Не сомневаюсь, что раз серьезно поставится вопрос дальнейшей культуры корейца, способный народ быстро наверстает пройденный культурным человечеством путь.
Будет ли лучше им?
Праздный вопрос, на который не стоит отвечать. Думаю, впрочем, по мягкости характера, кореец и в культуре будет всегда во власти других.
Сегодня утром наблюдал, как корейцы делают свою прическу.
Они чешутся раз в месяц. Остальное время они, проснувшись, руками приглаживают кверху свою прическу, туда, к макушке, где она шишкой закручена. Более франтоватые смазывают волосы маслом, сваренным с воском, кладут в масло ароматные травы, по преимуществу гвоздику.
У каждого корейца обязательно есть маленькое зеркальце, которое продают разносчики китайцы.
Недаром костюм корейца напоминает костюм девушки. Он и наряды любит, любит и в зеркальце посмотреться, движения его женственны, а проходя мимо женщины, он и совсем превращается в какую-то девушку.
А настоящая девушка? Некрасива, мала. У нее очень некрасивая и неграциозная походка с каким-то выворачиванием вперед себя ног. Так ходят и богатые и бедные, — очевидно, так принято, это хороший тон.
В шесть часов утра свету нет еще, но в просвете будущего дня видно далеко…
Прозрачная стальная вода реки усиливает свет и рельефнее подчеркивает спрятавшийся другой берег.
У серой скалы приютилась фанза, среди коричневых и серых тонов зеленые сосны взбираются вверх по скале.
И все так рельефно в этом полусвете, как вырисованная до мельчайших деталей картинка.
А тут же, за поворотом, новый перекат с громадными камнями, вода бурлит, кипит и бешено несется у громадных, отвесно нависших над рекой скал, и кажется, не река уже это, а скалистый берег моря в разгаре шторма, и нет спасенья попавшему сюда кораблю.
Наша «Бабушка» танцует на волнах, скрипит и жалуется на старость, молит о вечном покое, но железный колосс, наш капитан, гигантским рулем с страшной силой загребает воду и заставляет и «Бабушку» и воду повиноваться себе, и извивается шаланда между то спрятавшимися под водой, то торчащими скалами.
Совсем близко подойдет к береговой скале, вот, кажется, подхватило и несет нас, и нет спасенья…
— Шкпрво!
Несется резкий, дикий окрик капитана, и четыре китайца, как мчащиеся собаки, с прижатыми ушами, все стоя, всей силой налегают на весла, и мчится вода, мчимся мы, мчатся все эти из бронзы вылитые статуи, фигуры матросов китайцев.
А как добродушно, радостно, по-детски смеются они, когда опасность миновала, и подмигивают нам.
Это мужественные, сильные люди, и они храбрее собратьев своих — хунхузов. Те действуют ночью и в лесу, прячась за деревьями, эти при свете дня, грудь с грудью, схватываются беспрестанно с опасным и свободным врагом. Враг, которого любят, впрочем, больше друга.
— Там в И-чжоу, — говорят они, — вас повезут по морю на настоящем парусном судне сажен в десять. Там матросы не нам чета, — там всегда над головой смерть.
Бытовая картинка: вверх по реке толпа китайцев матросов тянет шаланду. Их человек двадцать, но издали это какие-то клубочки. Все они изогнулись и пригнулись к реке, упираясь ногами, хватаясь руками за камни почвы. Вся поза их, натянутая, как струна, бечева, говорит о крайнем их напряжении. Так будут они тащиться еще сто верст, делая в день по пять — шесть верст, на каждом перекате выгружая и нагружая снова шаланду.
Не удивительно, что пуд муки после этого стоит 4 рубля, а пуд соли 80 копеек.
Таких матросов хозяева нанимают по 40 долларов в год.
Поднявшись к месту назначения, они отправятся в леса и там будут готовить лес для сплава.
Весной шаланда, нагруженная хлебом, при двух-трех матросах, беспрепятственно спустится по реке, а остальные матросы пойдут на плотах.
И у них есть своя «дубинушка», короткая заунывная. Слышатся сперва повышающиеся, затем спускающиеся с замиранием звуки:
— Ганги! Эйлей-лей!
— Ганги! Эйлей-лей!
Что-то покорное, безнадежно терпеливое. Тяжела жизнь корейца.