Том 6. Дураки на периферии
Шрифт:
Евтюшкин.Ты не отношение — ты соотношение социальных условий, социальная надстройка, баба на базе.
Марья Ивановна.А мне все равно, кто я есть. Мне бы только жить.
Стук в дверь.
Ащеулов.Кого еще там несет?
Марья Ивановна.Дань надо брать с этих посетителей.
Лутьин.Нельзя брать, сочтут за взятку.
Евтюшкин.А можно оформить как пособие для финансирования будущего, раз мы вроде музея.
Ащеулов (отпирая дверь).
Входят Башмаков и Рудин в чрезвычайной поспешности.
Евтюшкин ( Ивану Павловичу). Ты зачем сюда пришел без повестки?
Иван Павлович.Сейчас объясню.
Глеб Иванович.Марья Ивановна, сподвижница, здравствуйте!
Марья Ивановна.Здравствуй, здравствуй, сподвижник.
И ван Павлович.Мы пришли по внеочередному делу.
Марья Ивановна.А ты не боишься, что я тебя здесь израсходую?
Иван Павлович (ехидно). Нет, М.И., не боюсь, потому что я теперь всю вашу подноготную тайну постиг! (к комиссии.)Граждане члены комиссии и председатель! Я должен сделать вам внеочередное заявление. На основе чистосердечного признания гражданина Рудина, Глеба Иваныча… Глеб Иваныч, подтвердите… и в силу политических моих убеждений, благодаря состоянию моей законности, — иначе меня сократят… Глеб Иваныч, повторите ясно при всех ваше чистосердечное раскаяние и за меня не стыдитесь.
Глеб Иванович.Я…
И ван Павлович.Пришел ко мне сейчас гражданин Рудин и внезапно рассказал, одновременно покаявшись… Говорите, Глеб Иваныч, ради закона я терпелив.
Евтюшкин.Тогда мы откроем экстренное заседание комиссии для заслушания устного заявления гражданина Рудина, чтобы оно из устного стало документальным. Ащеулов, фиксируй показания. Говорите, гражданин Рудин.
Глеб Иванович.В газетах все пишут — чудеса науки и техники в массы, безбожие в массы, иностранные языки в массы, — а масс на самом деле и нет, а есть отдельные личности вроде меня, и между личностями идут конфликты, — какие же это массы, раз слитности нет? Надо поступать лично, а не в массовом масштабе, когда ничего не видно и все одинаково.
Евтюшкин.Ащеулов, фиксируй. Представитель милиции говорит, — масс нету, — и что будто есть одни конфликты.
Ащеулов.Беру на заметку,
Глеб Иванович.Я Марии Ивановне сколько раз говорил, а она меня вон гонит и не слушает моих начинаний, говорит, что я не выдающийся и тихий человек, — а кто выдается — того у нас в исправдом сажают.
Ащеулов.А ты не выдавайся зря, иди с массой в ногу. А когда нужно, тебя массы сами выдвинут, как меня.
Глеб Иванович.Я и не выдаюсь никуда… И вот я, несмотря на мои нравственные убеждения держать интимности в секрете, для спасения индивидуального дела, пришел и сказал Ивану Палычу, страдая посреди себя: Иван Палыч, я находился с вашей женой, у нас была любовь, секретная от вас…
Ащеулов.А у кого она не была?
Лутьин.А ты пиши, секретарь, и помалкивай.
Евтюшкин.Продолжай
Глеб Иванович.И я говорю Ивану Павловичу. Простите мою слабосердечность и не поминайте лихом мою любовь с вашей супругой, А теперь я обращаюсь к вам, Иван Палыч, не для того, чтобы оскорбить ваши мужские качества, а чтобы доказать вам, что ныне коллективно и благополучно воспитываемый в комиссии ребенок, бывший ваш, — есть мой сын, а я лично против коллективного воспитания и хочу воспитывать моего сына по своему усмотрению и душевности совместно с любимой женщиной, на основании естественных и земных принципов… Иван Павлович сначала расплакался от обиды, а потом испугался, что я с нею жил и ни с кем не ссорился под его крышей, и сейчас же повел меня сюда.
Евтюшкин.Ну и жил. Комиссии это не подведомственно. Мало ли кто жил.
Марья Ивановна,А ты не каркай.
Евтюшкин.Я иносказательно… Если бы он в открытом месте жил, а то в тишине частного дома, и никто не видел.
Ащеулов.Комиссию факт жизни не интересует, она заведует матерями, отнюдь не родителями.
Марья Ивановна.Да я с ним всего две недели и была в отношениях. Скорбящий он человек, и никакого в нем бунту, помирать с ним подручно либо в козла играть.
Глеб Иванович.Я, конечно, со всеми вами согласен, что вы правильно рассуждаете, но, между прочим, ребенок-то мой, и я ему полнокровный отец,
Ащеулов.И все ты врешь!
Глеб Иванович.Положа руку на сердце — не вру, потому как Иван Палыч, по моим сведениям, от неустанно честной службы потерял способность множиться…
Иван Павлович.Это, положим, фактически еще неизвестно. У нас один ученый в городе в девятьсот третьем году ездил к мордве и измерял объемную величину расового корня, а потом письменно сверялся с чувашами и башкирами. Самый большой расовый корень — на основании науки — у русских. А я — русский, несмотря на мой возраст… Но это лишь предпосылка и к делу прямого отношения не имеет, раз Глеб Иваныч признался в своем отцовстве, чему я с прискорбием рад. И вот, как он признался, ко мне сразу пришли следующие закономерные соображения, нарушить которые я не могу в силу моих политических убеждений, поскольку я состою на службе по учетной линии и меня могут сократить за нарушение убеждений. Я все понял и сразу пришел к вам, так как на основании законов мужем считается не тот, что состоит в зарегистрированном супружестве, а тот, кто фактический отец, — и он, то есть фактический отец, должен заботиться о судьбе сына. А раз отец — Глеб Иваныч, — то он и должен подавать на вас в суд на алименты, а не я, — либо не подавать по его личному или нравственному усмотрению.
Ащеулов.Ты — что же — будешь подавать? — И охота тебе была, Глеб Иваныч, усложнять историю потомством?
Лутьин.Стало быть, произошла судебная ошибка?
Иван Павлович.Вот именно! Я ж и говорю! Это меня и волнует до сердца в силу моей необходимой законности.
Лутьин (Ащеулову). Тут не усложнение, а прояснение. Здесь целый культурный пробел.
Иван Павлович.Вот именно! Прошу все дело начать рассмотрением сначала.