Том 6. Лимонарь
Шрифт:
А Петушок и на освящении не был, — не дождался.
Так и зачах: за сорок дней до торжества перед Филипповым заговением Петушка похоронили. Велел царь Иустиниан мастерам сделать серебряный гробик, в нем Петушка и похоронили, а с ним и лопаточку его и топорик.
В царских палатах в Богородичной церкви Маячной, где Нерукотворенный образ, Крест честный, Венец, Губа, Гвозди, Багряница, Копие и Трость страстные, в уголку у трапезных дверей серебряный гробик — лежит Петушок —
«за великую церковь святую Софию Премудрость при царе Иустиане».
1915 г.
На три угла на семи холмах стоит царственный Новый Рим.
Тридцать пять дорог — тридцать пять ворот ведут в Царьград.
От Русского моря с Воспора — ворота Варварские и ворота Михайловы. От Суда златорогого — ворота Евгеньевы, Красные, Рыбные, Осужденных, Дровяные, Источника, Хлебные, Стекольные, Святой, Новые, Петрийские, Фанарские, Царские, Зверинские, Влахернские. С запада с суши — другие Влахернские, Озерные, Калигарийские, Каллиникова калитка, Бесплотных, Мириандровы и Полиандровы, Пемптийские, Меландрийские, Силиврийские, Романовы — в них вошел султан Махмуд, попленил Царьград. С юга же от моря Мраморного — ворота Одигитрии, Контоскалийские, Новые, Емильяновы, Псомафийские, Яблоновые и Золотые — Русские — в них и войдут, так идет молва, освободят Царьград.
Велика святыня цареградская, много святых чудес хранит земля.
Под камнями завалены лежать в земле пророки Даниил и Исаия. За Судом златорогим — Симеон Столпник, утвердивший на своем столпе бренную волю, наш дух немощной. У Влахернских ворот — Андрей Юродивый, первый вольно принявший терпение от жестокого мира сего и сердечными очами видевший Богородицу — Покров Богородицы. А там, на Лугаревом поле, Антоний Великий и Павел Фивейский — отцы трудники, столпы пустынные. А там, у ворот Романовых, в церкви Благовещения, Роман певец и Иоанн Дамаскин.
В святой церкви Апостольской на среде церкви алтарь, там, пол алтарем, Иоанн Златоустый и Григорий Богослов лежат. У алтарной преграды два столпа: великий столп Христов, у него привязан был Христос, когда мучили, и малый столп Петра, у него горько плакал Петр, когда запел петух. Под трапезой евангелист Матфей и Лука и с ними апостол Андрей. А от алтаря на восток гроб Константина царя, на гробной кровле письмена греческие — а написано о турском царствии и о конце его.
По стопам архиепископа новогородского, Антония — Добрыни Ядрейковича, по камушкам мниха Стефана Новгородца и земляков его доброписцев Ивана и Добрилы, иеродиакона Троице — Сергиевской лавры Зосимы, да дьякона Игнатия, да дьяка Александра, первых русских паломников ко Царюграду, была и мне милость поклониться святой Софии Премудрости.
Развоеван стоял Цареград.
Где святые сорок сороков, где монастырь Студийский — из него на Русь книга пошла, устав и триод! — где Влахернская церковь, где Спас Великий, где Воскресение, где святые сокровища — палица Моисеева, море разделившая, Самуилов помазующий рог, сучец масличен голубя Ноева, Ильина милоть, риза и пелена Богородицы, где гроб Захарии, гроб Симеона Богоприимца, гроб Иакова, брата Господня, Варвара Великомученица, Пантелеймон Целитель, Флор и Лавер, Козма и Дамиан, Иван Кущник, Селивестр, папа Римский,
С землей сравнена церковь Апостолов — на ее месте мечеть Махмудие, завалены Золотые ворота — нет ни проходу, ни пропуску.
На две стрелы от Спаса Великого перед монастырскими вратами лежала каменная жаба: при царе Льве Премудром ночью жаба по улицам ходячи, сметие людей пожирала, а метлы пометали сами, — восстанут людие порану, а улицы чисты.
Нет Спаса Великого, нет монастыря Аполикантского, нет ворот монастырских, нет каменной жабы.
Вышел я вечером походить по улицам города. Лениво и мирно под кровлями, редки встречи, неторопливы прохожие. Я ходил по пустынным улицам по стопам паломников: поминал в веках канувшее и то, что видели, и то, что слышали.
И не помню, как пришла ночь.
И не узнал я города.
Люкнув, заулькало и пошло бурбить бурьбой с конца в конец, — и увидел я жабу каменную: на лапищах на каменных вскачь неслась жаба по улице, хапала, глотала, — пожирала сметие, а за нею сами метлы мели.
Как во сне, проходил я древними уболами, не по улицам, мимо церквей канувших, мимо столпов мраморных, перешел царевым путем Плакоту, площадь мраморную.
Жаба насытилась, у водопровода булькала, напивалась жабина студеной воды — и ей, каменной, тоже попить хочется! Напилась, облизнулась и опять на место — у ворот залегла монастырских, а с нею и метлы.
И такая стала ночь, такая тихая, такая темная — неслышная.
Я вошел в церковь Апостолов.
У алтарной преграды два столпа стоят.
Поклонился я Христову столпу: у него привязан был Христос, когда мучили.
— Слава страстям Твоим! Слава долготерпению Твоему, Господи!
Поклонился и Петрову столпу — его горьким слезам, когда запел петух.
— Брат мой, Петр, с первых слов моих, с первых дум я горевал с тобой!
И увидел на восточной стороне великий царский гроб: на гробной крыше сверкали огненные литеры.
Снилось мне или въяве я видел царский гроб, огненные помню литеры — письмена греческие. Потом я долго искал, спрашивал мудрых людей. И нашел в старой книге — от Геннадия патриарха, первого по взятии Царяграда, толк:
в первый Индикта царство Исмаила, зовомаго Моамеа, имать побдити родъ Палеологовъ, седмихолміе одержитъ, внутрь воцарится, языки премногими облагаетъ, и островы опустошить, даже до Евксинскаго понта; истровыхъ сосдей разорить.
въ осмый Индикта Пелопонисомъ обладаетъ;
въ девятый Индикта на сверныя страны имать воевати;
въ десятый Индикта далматовъ побдитъ,
паки обратится еще на время; съ далматами
брань воздвигнетъ велію; часть нкая сокрушится.
и множества — и языцы купно со
западными моремъ и сушею рать
соберутъ, и Исмаила побдятъ,
Седмихолміе возмутъ со прономіами.
тогда брань возставятъ междоусобную,
свирпую, даже до пятаго часа, и гласъ