Том 6. Отдых на крапиве
Шрифт:
1. Отказались от места.
2. Продали свои громоздкие вещи.
3. Перевели свои деньги на германские марки.
Они именно сделали это потому, что я крепкий и устойчивый, как медная ступка. Такой человек не подведет.
Не будь меня, они бы мирно сошлись, мирно поглотили два-три литра кофе и мирно разошлись по своим делам.
Но… нельзя упаковывать медную ступку в один ящик с хрупким богемским хрусталем; своей солидностью я их передавил, стер в порошок: места они потеряли, марки их упали, проданные вещи они прожили — в живых остались только медная ступка да первый капиталист, который —
— Да ведь, позвольте! Сколько кофе было выпито, клялись идти об руку и, как говорилось в древности, — «на том крест целовали»!
— Что поделаешь — кофейное дело!
Экие канальи — эти полуголые негры на кофейных плантациях: сколько они хорошего народу подводят!
Заключение
Снова перечитал я свои «Записки Простодушного» и, сидя сейчас за письменным столом, призадумался…
Точно ли я теперь такой «Простодушный», каким был тогда, когда, ясным ликующим взором оглядывая пеструю Галату, высаживался на константинопольский берег в полной уверенности, что ожесточенная борьба хамалов из-за моих вещей — результат радости при встрече восточных поклонников с русским писателем. Точно ли я таков теперь, каким был тогда?..
О, нет. Гляжу я искоса в зеркало, висящее в простенке, — и нет больше простодушия в выражении лица моего…
Как будто появилось что-то себе на уме, что-то хитрое, что-то как будто даже жестокое,
А может быть, эти резкие складки около губ — результат дорого приобретенной мудрости?
Во всяком случае — умер Простодушный…
Доконал Константинополь русского Простодушного.
Целый ряд лет еще промелькнет перед нами… Но все эти годы уже будут обвеяны мудростью, хитростью и, может быть, — жестокостью.
Выковали из нас — благодушных, мягких, ласковых дураков — прочное железное изделие.
Чехо-Словакия
Прага
Недавно я прогуливался в сопровождении своего импресарио по улицам Праги, погруженный в тихое умиление.
— О, прекрасная старуха, милая сердцу каждого художника, — думал я, — сколько веков копила ты свои каменные сокровища и как ты ревниво бережешь их, подобно скупому рыцарю…
— Очень недурной городишко, — прозаично перебил мои грезы импресарио — этот человек с книжкой театральных билетов вместо сердца и с идеалами, заключающимися в красиво отпечатанной афише.
— По отношению к Праге вы могли бы выражаться почтительнее, — сурово заметил я.
— Я восхищен Прагой. Чего ж вам еще нужно… Я просветлел.
— А-а, понимаю. Вам нравятся эти живописные серые дремлющие дома, многовековый сон которых…
— При чем тут дома… Я восхищен тем, что здесь нет этой идиотской манеры — заклеивать чужие афиши.
— Черт знает о чем вы говорите! Какие афиши?!
— Обыкновенные, театральные. Я знал города, где только что наклеишь афишу, как другой импресарио уже бежит и наклеивает на вашу афишу свою.
— Глупости вы говорите.
— Нет-с, не глупости. Да вот вам
— Чем же кончилось? — спросил я, не на шутку заинтересованный.
— У первого афиши раньше кончились. Посмотрел он на свои пустые руки, вздохнул, снял пиджак, мазнул по нему кистью и залепил пиджаком афишу конкурента. Обиделся тот за такое нарушение театральной этики да хвать беспиджачного кистью по голове…
— Убил?!
— Не особенно. Тот два месяца в больнице пролежал, а этот два месяца в тюрьме просидел. Сенсационнейший процесс был, но в результате оба по хорошему сбору сорвали. Знаете, я запишу, чтоб не забыть.
— Что запишете?
— Что в Праге такое хорошее правило — афиши не заклеивать. Приеду в Россию — у себя введу.
— Мне здесь другое нравится, — задумчиво сказал я. — Очень любят здесь старину и сохраняют ее. Есть дома, которые по пятьсот лет стоят, и их любовно берегут. А у нас в России на старину смотрят, как на рухлядь. Вернусь в Россию — буду пропагандировать сохранение старины. Запишите, чтобы не забыть.
— Запишу. А потом тут хорошая манера: при пивных заводах есть такие садики — дают только пиво на стол, а сосиски и ветчину посетители с собой в бумажке приносят. У нас в России хозяин пивной за это огромный скандал закатил бы. Да и посетитель считал бы моветоном и верхом мещанства — прийти в ресторан со своими продуктами. А ведь — очень удобно. Запишу в книжку, чтоб не забыть, и потом в России введу.
— А мне вот тоже нравится, что город просыпается с зарей и в шесть часов утра уже работа в полном ходу. Записать, а?..
— Запишите.
— А соколов видели? Какие молодцы! Тренированные, бодрые. Всегда с музыкой, и публика их приветствует криками и аплодисментами. А наша русская молодежь… Я запишу, а?
— Запишите. Кстати, вот трамвай идет. Ну-ка, кто ловчее вскочит на ходу…
Я употребил ловкий, чисто сокольский прием и, как птица, взлетел на подножку трамвая. Импресарио — за мной.
Но… тут случилось что-то непонятное… кто-то крикнул, кто-то свистнул, трамвай остановился, и молодцеватый полицейский вежливо отнесся ко мне:
— С вас четыре кроны.
— Так я их кондуктору уплачу, — бодро возразил я.
— Нет, мне. Штраф. Нельзя вскакивать на ходу.
— А у нас в России…
— Вот вы в России и скачите. Дальше мы пошли пешком.
— Записать? — спросил притихший импресарио.
— Насчет чего?..
— А вот насчет скакания. Когда в Россию вернемся, чтоб ввести.