Том 6. Проза, письма
Шрифт:
Я попрошу своего или своих любезных читателей перенестись воображением в ту малую лесную деревеньку, где Борис Петрович со своей охотой основал главную свою квартиру, находя ее центром своих операционных пунктов; накануне травля была удачная; поздно наш старый охотник возвратился на ночлег, досадуя на то, что его стремянный, Вадим, уехав бог знает зачем, не возвратился. В избе, где он ночевал, была одна хозяйка, вдова, солдатка лет 30, довольно белая, здоровая, большая, русая, черноглазая, полногрудая, опрятная — и потому вы легко отгадаете, что старый наш прелюбодей, несмотря на серебристую оттенку волос своих и на рождающиеся признаки будущей подагры, не смотрел на нее философическим взглядом,
— Отопри проворнее !.. — закричал он громовым голосом.
— Экой скорый! — пробормотала солдатка, захлопнув окно; — подождешь, не замерзнешь !..не спится видно тебе, так бродишь по лесу, как леший проклятый… Она надела шубу, вышла, разбудила работника, и тот наконец отпер скрипучую калитку, браня приезжего; но сей последний, едва лишь ворвался на двор и узнал от работника, что Борис Петрович гут, как опрометью бросился в избу.
— Батюшка! — сказал Юрий, которого вы, вероятно, узнали, приметно изменившимся голосом и в потемках ощупывая предметы, — проснитесь! где вы !..проснитесь !..дело идет о жизни и смерти !..послушай, — продолжал он шопотом, обратясь к полусонной хозяйке и внезапно схватив ее за горло: — где мой отец? что вы с ним сделали ?..
— Помилуй, барин, что ты, рехнулся што ли… я закричу… да пусти, пусти меня, окаянный… да разве не слышишь, как он на полатях-то храпит… — И задыхаясь, она старалась вырваться из рук Юрия…
— Что за шум! кто там развозился! Петрушка, Терешка, Фотька !..ей вы… — закричал Борис Петрович, пробужденный шумом и холодным ветром, который рвался в полурастворенные двери, свистя и завывая, подобно лютому зверю.
— Батюшка! — говорил Юрий, пустив обрадованную женщину, — сойдите скорее… жизнь и смерть, говорю я вам !..сойдите, ради неба или ада…
— Да что ты за человек, — бормотал Борис Петрович, сползая с печи…
— Я! ваш сын… Юрий…
— Юрий… что это значит… объясни… зачем ты здесь… и в это время !..
Он в испуге схватил сына за руки и смотрел ему в глаза, стараясь убедиться, что это он, что это не лукавый призрак.
— Батюшка! мы погибли !..народ бунтует! да! и у нас… я видел, когда проскакал, на улице села и вокруг церкви толпились кучи народа… и некоторые восклицания, долетевшие до меня, показывают, что они ждут если не самого Пугачева, то казаков его… спасайтесь !..
—
— Матушка… не говорите об ней…
— Она…
— Спасайтесь! — сказал мрачно Юрий, крепко обняв отца своего; горячая слеза брызнула из глаз юноши и упала, как искра, на щеку старика и обожгла ее…
— О !.. — завопил он. — Кто б мог подумать! поверить ?..кто ожидал, что эта туча доберется и до нас грешных! о господи! господи !.. — куда мне деваться !..все против нас… бог и люди… и кто мог отгадать, что этот Пугачев будет губить кого же? — русское дворянство! — простой казак !..боже мой! святые отцы!
— Нет ли у вас с собою кого-нибудь, на чью верность вы можете надеяться! — сказал быстро Юрий.
— Нет! нет! никого нет !..
— Фотька Атуев?
— Я его сегодня прибил до полусмерти, каналью!
— Терешка !..
— Он давно желал бы мне нож в бок за жену свою… разбойники, антихристы !..о спаси меня! сын мой…
— Мы погибли! — молвил Юрий, сложив руки и подняв глаза к небу. — Один бог может сохранить нас !..молитесь ему, если можете…
Борис Петрович упал на колена; и слезы рекой полились из глаз его; малодушный старик! он ожидал, что целый хор ангелов спустится к нему на луче месяца и унесет его на серебряных крыльях за тридевять земель.
Но не ангел, а бедная солдатка с состраданием подошла к нему и молвила: я спасу тебя.
В важные эпохи жизни, иногда, в самом обыкновенном человеке разгорается искра геройства, неизвестно доселе тлевшая в груди его, и тогда он свершает дела, о коих до сего ему не случалось и грезить, которым даже после он сам едва верует. Есть простая пословица: Москва сгорела от копеешной свечки!
Между тем хозяйка молча подала знак рукою, чтоб они оба за нею следовали, и вышла; на цыпочках они миновали темные сени, где спал стремянный Палицына, и осторожно спустились на двор по четырем скрыпучим и скользким ступеням; на дворе всё было тихо; собаки на сворах лежали под навесом и изредка лишь фыркали сытые кони, или охотник произносил во сне бессвязные слова, поворачиваясь на соломе под теплым полушубком. Когда они миновали анбар и подошли к задним воротам, соединявшим двор с обширным огородом, усеянным капустой, коноплями, редькой и подсолнечниками и оканчивающимся тесным гумном, где только две клади как будки, стоя по углам, казалось, сторожили высокий и пустой овин, возвышающийся посередине, то раздался чей-то голос, вероятно, одного из пробудившихся псарей: « кто там!— спросил он. — «Разве не видишь, что хозяева», — отвечала солдатка; заметив, что псарь приближался к ней переваливаясь, как бы стараясь поддержать свою голову в равновесии с протчими частями тела, она указала своим спутникам большой куст репейника, за который они тотчас кинулись и хладнокровно остановилась у ворот.
— А разве красавицам пристало гулять по ночам? — сказал, почесывая бока, пьяный псарь и тяжелой своей лапой с громким смехом ударил ее по плечу !..
— И батюшка! что я за красавица! с нашей работки-то не больно разжиреешь !..
— Уж не ломайся, знаем мы !..Экая гладкая! у барина видно губа не дура… эк ты прижила себе старого чорта !..да небось! не сдобровать ему, высчитаем мы ему наши слезки… дай срок! батюшка Пугачев ему рыло-то обтешет… пусть себе не верит… а ты, моя молодка… за это поцелуй меня.