Том 6. Проза, письма
Шрифт:
С мрачным лицом он взошел в комнату Ольги; молча сел возле нее и взял ее за руку. Она не противилась; не отвела глаз от шитья своего, не покраснела… не вздрогнула; она всё обдумала, всё… и не нашла спасения; она безропотно предалась своей участи, задернула будущее черным покрывалом и решилась любить… потому что не могла решиться на другое.
— Ольга! — сказал Юрий неверным голосом; — я люблю тебя.
— Знаю, — отвечала она.
— Знаю, знаю! — только-то! и я больше от тебя не услышу!
— Чего же вам больше !..я слушаю, молчу…
— О, разумеется, этого слишком много! — я недостоин даже приблизиться к тебе… я бы должен был любоваться
— Я у бога ни того, ни другого не просила… если мое обращение вам не нравится, то оставьте меня; мы дурно сделали, что узнали друг друга; но всё на свете может поправиться…
— Как легко, сделав человека несчастным, сказать ему: будь счастлив! — всё на свете может поправиться !..Ольга, слушай, в последний раз говорю тебе; я люблю больше, чем ты можешь вообразить; это огонь… огонь… о, пойми меня… у меня нет слов… я люблю тебя! если ты не понимаешь этого, то всё остальное напрасно… отвечай: чего ты от меня требуешь? каких жертв ?..
— Забыть меня! — воскликнула Ольга с удивительною твердостию.
— Нет! никогда… я совершу невозможное, чтоб обладать тобою, — но забыть… нет власти…
Он замолчал; ходил взад и вперед по комнате, потом остановился у окна, закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Наконец он обернулся и сказал:
— Я ошибался, признаюсь в том откровенно — я ошибался… ах! это была минута, но райская минута, это был сон — но сон божественный; теперь, теперь всё прошло… уничтожаю навеки все ложные надежды, уничтожаю одним дуновением все картины воображения моего; — прочь от меня вера в любовь и счастье; Ольга, прощай. Ты меня обманывала — обман всегда обман; не всё ли равно, глаза или язык? чего желала ты? не знаю… может быть… о, возьми мое презрение себе в наследство… я умер для тебя.
И он сделал шаг, чтоб выйти, кидая на нее взор, свинцовый, отчаянный взор, один из тех, перед которыми, кажется, стены должны бы были рушиться; горькое негодованье дышало в последних словах Юрия; она не могла вынести долее, вскочила и рыдая упала к е<го> ногам. В восторге поднял он ее, прижал к груди своей и долго не мог выговорить двух слов; против его сердца билось другое, нежное, молодое, любящее со всем усердием первой любви. Они сели, смотрели в глаза друг другу, не плакали, не улыбались, не говорили, — это был хаос всех чувств земных и небесных, вихорь, упоение неопределенное, какое не всякий испытал, и никто изъяснить не может. Неконченные речи в беспорядке отрывались от их трепещущих губ, и каждое слово стоило поэмы… — само по себе незначущее, но одушевленное звуком голоса, невольным телодвижением — каждое слово было целое блаженство!
— Я любим, любим, любим, — говорил Юрий… — я буду повторять это слово так громко, так часто, что ангелы услышат — и позавидуют…
— Пускай же ангелы — только не люди !..
— Отчего же, мой ангел !..
— Тогда, может быть, они тебя отнимут у бедной Ольги…
— Ты прекрасна! — что за пустой страх ?..ты моя — моя…
— Не раба! надеюсь!
— Больше, сокровище!
— О мой милый… целуй, целуй меня… я не хочу быть сокровищем скупого… — пускай мне угрожают адские муки… надобно же заплатить судьбе… я счастлива! — не правда ли?
— Ты счастлива! — позволь мне обнять тебя — крепче, крепче…
— Почему же нет! отдав тебе душу, могу ли отказать в чем- нибудь.
— Эти волосы… прочь их! — вот так… чтоб твой поцелуй и мой слились в один…
— Боже,
— Друг мой, Ольга, есть бог на небесах, — есть на земле счастье…
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту; — Ольга не считала свою любовь преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль, знала, что близок ужасный, кровавый день… и… небо должно было заплатить ей за будущее — в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по крайней мере хотела жить — пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; — где взял он эту власть ?..
— Будет ли конец нашей любви! — сказал Юрий, перестав грести и положив к ней на плечо голову; — нет, нет !.. — она продолжится в вечность, она переживет нашу земную жизнь, и если б наши души не были бессмертны, то она сделала бы их бессмертными; — клянусь тебе, ты одна заменишь мне все другие воспоминанья — дай руку… эта милая рука; — она так бела, что светит в темноте… смотри, береги же мой перстень, Ольга! — ты не слушаешь? не веришь моим клятвам?
Вместо ответа она запела вполголоса следующую песню:
Воет ветер, * Светит месяц: Девушка плачет — Милый в чужбину скачет; Ни дева, ни ветер Не замолкнут: Месяц погаснет, Милый изменит!— Прочь эту песню, — воскликнул Юрий, — кто тебя ее выучил.
— Никто, сама.
— Не верю. — Разве ты во мне сомневаешься !..
— Нет; — однако ты слишком обещаешь — мы скоро расстанемся… а там —… там…
— О, если только это пугает тебя, то знай… я скоро не поеду… я пробуду здесь еще три месяца…
— Три месяца! боже! — она содрогнулась; — ее сердце облилось холодом.
— А потом, — сказал Юрий, стараясь ее утешить, и не понимая значения этого: боже! — потом съезжу в полк, возьму отставку, и возвращусь опять к тебе… тогда ты будешь моею, вопреки всем ничтожным предрассудкам. — Если даже мой отец захочет разлучить нас, если… о — нет! — он дал мне жизнь, а ты меня даришь миллионом жизней в каждой улыбке…