Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.
Шрифт:
— А чего же еще, по-твоему, следовало ждать человеку, прославившемуся биографией, не имеющей себе равных в мировой истории, — человеку, пользующемуся, так сказать, постоянной дипломатической неприкосновенностью, ибо пусть на короткое время, но благодаря своим петициям он был связан со всеми дипломатическими постами, какие имеются в распоряжении нашего правительства, начиная с чрезвычайного посла и полномочного министра при Сент-Джеймском дворе и кончая консулом на скалистом островке, в Зондском проливе, так называемом Острове Птичьего Помета, там и жалованье платят пометом, — только островок этот исчез вследствие вулканического извержения за день до того, как добрались до моей фамилии в списке претендентов на этот пост! Естественно, что я мог рассчитывать на нечто равно великое, соответствующее масштабам моей уникальной и славной биографии, — и я это получил. Волею всего нашего общества, по требованию народа, — а это такой могучий рычаг, который опрокидывает все законы и декреты, и приговор его не подлежит обжалованию, — я был назначен Постоянным Членом Дипломатического Корпуса при республиканском правительстве Соединенных Штатов Америки, а в Корпусе этом представлены все многочисленные государства и цивилизации нашего земного шара. Меня тогда до самого дома провожали с факелами.
— Чудесно, полковник, просто чудесно:
— Это самый высокий официальный пост, какой существует на земле.
— Еще бы, и самый значительный.
Вот именно. Ты только подумай: нахмурюсь — и начинается война; улыбнусь — и сражающиеся народы складывают оружие.
— Это ужасно. Я имею в виду ответственность, конечно.
— Сущие пустяки. Ответственность никогда не была для меня бременем: я привык к ней, давно привык.
— Но работа — работа! Ведь вам, наверно, приходится присутствовать на всех заседаниях?
— Кому, мне? Да разве русский император присутствует на собраниях губернаторов своих провинций? Он сидит дома и изъявляет свою августейшую волю.
Вашингтон с минуту помолчал, затем глубокий вздох вырвался из его груди.
— А я-то так гордился еще час тому назад! Но каким жалким кажется мне мое маленькое назначение сейчас! Я ведь приехал в Вашингтон, полковник, как делегат конгресса от Становища Чероки!
— Дай мне твою руку, мой мальчик! Вот это новость! — вскочив на ноги, с превеликим энтузиазмом воскликнул полковник. — Поздравляю от всего сердца. Мои предсказания сбылись. Я всегда говорил, что в тебе что-то есть. Всегда говорил, что ты рожден для высокой миссии и добьешься своего. Вот спроси у Полли, говорил я это или нет?
Вашингтон был положительно ошеломлен столь бурным проявлением чувств.
— Но, полковник, это же такая малость. Становище Чероки — всего лишь узенькая пустынная, почти безлюдная полоска каменистой земли, затерянная среди бескрайних просторов обширного континента; представлять ее в конгрессе — все равно что представлять бильярдный стол, и притом никому не нужный.
— Тэ-тэ-тэ, это высокая и многообещающая должность, а каким влиянием она позволит тебе здесь пользоваться!
— Ну что вы, полковник! У меня ведь нет даже права голоса.
— Это все ерунда. Зато ты можешь произносить речи.
— Нет, не могу. Населения у нас всего двести…
— Ничего, ничего…
— Но они не имели права выбирать меня: мы ведь даже и не территория — никто не узаконивал нас в качестве таковой, и правительство официально понятия не имеет о нашем существовании.
— Не расстраивайся, пожалуйста, я это улажу. Мигом проведу через правительство, ты и глазом не успеешь моргнуть, как все будет оформлено.
— Правда, полковник? Это очень любезно с вашей стороны. Нет, вы все такой же золотой человек, старый преданный друг! — И слезы благодарности наполнили глаза Вашингтона.
— Можешь считать, что дело сделано, мой мальчик, можешь считать, что сделано! Давай руку. Да если два таких молодца, как мы с тобой, объединят свои усилия, дело у нас живо закипит!
Глава III
К этому времени миссис Селлерс успокоилась и, вернувшись к двум друзьям, принялась расспрашивать Хокинса о его жене, о детях, о том, сколько их у него, и так далее и тому подобное. В результате допроса выяснилась вся история успехов и злоключений этой семьи, а также ее передвижений по Дальнему Западу за последние пятнадцать лет. Тут к полковнику кто-то пришел с черного хода, и его вызвали из комнаты. Воспользовавшись тем, что он вышел, Хокинс поинтересовался, как обходилась с полковником жизнь последние пятнадцать лет.
— Да все так же — иначе и быть не могло: Малберри бы этого не допустил.
— Вполне вам верю, миссис Селлерс.
— Ну, да вы сами видите: ведь он нисколько не изменился, ни капельки — все тот же Малберри Селлерс.
— Это вполне очевидно.
— Все тот же старый мечтатель, великодушный, добрый фантазер, вечно на что-то надеющийся и ни в чем не знающий удачи, — таким он всегда был; а любят его так, точно он добился в жизни самых больших успехов.
— И всегда любили, да это и понятно: ведь он такой отзывчивый, так старается всем услужить! Его почему-то легко просить о помощи или об одолжении, — понимаете, с ним не стесняешься, и нет этого чувства «лучше б я не унижался», какое испытываешь, обращаясь к другим.
— Совершенно верно, и порой просто диву даешься, глядя на него: ведь сколько он вытерпел от тех самых людей, которым подставлял спину, помогая взобраться по общественной лестнице, а они потом давали ему пинка, когда он был им больше не нужен. Он, бывало, помучается: видно, больно ему, да и гордость его задета, потому что он и не вспоминает и не говорит об этом. Я уж думаю: теперь-то он получил хороший урок и будет впредь осторожнее. Где там! Недели через две все забыто, и любой ловкач, проходимец, о котором никто и не слышал-то никогда, может явиться к нему, прикинуться несчастным и с удобством расположиться в его любящем сердце.
— И как только у вас терпения хватает!
— Ну что вы, я к этому привыкла: уж лучше пусть будет таким, чем другим. Называя его неудачником, я только повторяю то, что говорят о нем люди, — я же никогда его таким не считала. Не знаю даже, хотела ли бы я, чтоб он был другим — совсем другим. Я и браню его и пилю, если угодно, но я, наверно, все равно бы так делала, даже если б он был другим, — такой уж у меня характер. Но я куда меньше пилю его и веду себя куда спокойнее, когда у него неудачи, чем когда их нет.
— Значит, у него не всегда бывают неудачи! — воскликнул Хокинс, повеселев.
— У него-то? Конечно не всегда. Случается и ему, как он говорит, «напасть на золотую жилу». Зато для меня тогда наступает самая волнующая и тревожная пора. Деньги так и летят: кто ни придет, никому нет отказу. Дом снизу доверху заполняют придурковатые и калеки, бродячие кошки и всякие несчастные, которые никому, кроме него, не нужны; а когда снова приходит бедность, тут уж мне, хочешь не хочешь, надо избавляться от них, чтоб не умереть с голоду, — это, конечно, огорчает Малберри, ну и меня тоже. Взять хотя бы наших стариков Дэниела и Дженни: в свое время — это было еще до войны, когда мы в очередной раз обанкротились, — шериф продал их на Юг; но лишь только был заключен мир, они притащились обратно — выжатые, как лимон, изможденные работой на хлопковых плантациях, беспомощные, до конца дней своих ни на что не годные. А нам тогда туго приходилось, ох, как туго — каждая крошка была на счету! И что бы вы думали: Малберри так гостеприимно распахнул перед ними дверь, так их встретил, точно это ангелы, услышав наши молитвы, спустились к нам с небес. Я отвела его в сторонку и говорю: «Малберри, не можем мы оставить их у себя: нам и самим есть нечего, а их мы и вовсе прокормить не в состоянии». Он посмотрел на меня этак огорченно и сказал: «Что ж, прикажешь прогнать их? А ведь они пришли ко мне с такою верой и надеждой, будто… будто… Знаешь, Полли, должно быть когда-то давно я чем-то купил у них это доверие и как бы выдал им расписку, — а ведь доверие нельзя получить просто так, задаром. Ну разве я могу теперь отказаться от уплаты своего долга? Ты же видишь, какие они бедные, старые, одинокие и…» Тут уж мне стало до того стыдно, что я закрыла ему рот рукой и — откуда только взялось у меня мужество! — сказала тихо: «Мы оставим их, господь о нас позаботится». Он был очень доволен и уже хотел было пуститься в свои обычные рассуждения о том, какие нас ждут блага, но вовремя сдержался и сказал только: «Во всяком случае, я о вас позабочусь». Это было много-много лет тому назад. И, как видите, старики и по сей день с нами.