Том 7. Приключения Таси
Шрифт:
Это был ужасный день, когда мальчик вернулся с книжками под мышкой из класса в неурочное время. Весь дом точно застыл в ожидании.
— Дождался! — шипела Лукерья Демьяновна на племянника, когда тот шмыгнул мимо нее с низко опущенной головою в комнату мальчиков.
Люба только руками всплеснула.
— Бедная мамочка! Она все это видит с неба, каково это ей! — горестно прошептала девочка.
Митинька только плечами пожал.
— Допрыгался! Давно предсказывал лоботрясу, что добром не кончит, — пропустил он сквозь зубы.
Маня, первый друг и товарищ Кири, всячески старалась успокоить
— В сапожники отдать его, а не утешать надо, — шипела тетка.
— В сапожники, — протянул за ней и Леша.
Это переполнило чашу. Киря, несдержанный и грубый даже с младшими членами семьи, теперь вышел из себя окончательно.
— Молчи, клоп, раздавлю! — крикнул он на Лешу.
Малютка испуганно шарахнулся в сторону.
— Попробуй только, — заступился за малыша Митинька.
К обеду, совершенно расстроенный и бледный, вернулся отец Паисий.
Когда он, сняв верхнее теплое платье, показался в столовой, вся семья ахнула.
На нем лица не было. Щеки дрожали, глаза растерянно моргали. Он то и дело нервно теребил свою полуседую бороду.
— Братец… Кирю-то… — начала было Лукерья Демьяновна и тут же смолкла, не досказав своей фразы.
— Несчастье случилось, — не слушая ее, произнес охрипшим от волнения голосом отец Паисий. — Деньги, все деньги, которые за три месяца службы причитались, все мое жалованье… потерял.
— Как? Что? — вырвалось у старших членов семьи одним полным испуга и ужаса возгласом.
— Ну да, потерял. Возили икону чудотворную с Пахомычем в дальние Стопки за десять верст. Оттуда уехал, бумажник был со мною, отлично помню. Вознице на чай еще в Снопках давал… А подъезжаю к Марьинской нашей, хвать — нет бумажника. У мельницы останавливались, давали прикладываться к Царице Небесной мельнику с женою… Вносили Царицу Небесную в избу, в это время и обронил, надо полагать… Ах ты Господи, как же мы жить теперь будем? — возгласами, исполненными отчаяния, срывалось из уст батюшки.
— Как жить будем, да уж и не знаю, как жить придется теперь, — неожиданно разразилась Лукерья Демьяновна, — мало того, что лишний рот семье навязали, другого будущего дармоеда себе на шею посадили, Кирю, сыночка вашего прелестного, полюбуйтесь на него, братец, из гимназии выключили. А тут одно к одному: деньги, говорите, потеряли. Ну, стало быть, всей семьей побираться пойдем.
— Что вы, что вы, сестрица? Про кого вы это? Кого выключили? Кирю выключили? Из гимназии? О Господи, Боже мой, что я слышу? Верно ли, так он… да говорите, ради Христа! — И еще более взволнованный, отец Паисий переводил со свояченицы на Кирю и с Кири на Лукерью Демьяновну испуганные, растерянные глаза.
Киря, с красным, как кумач, лицом, сидел с опущенными вниз глазами, уткнувшись в тарелку.
— "Словесности" бенефис закатили… Разыграли по-товарищески, всем классом, «словесность»… Другие-то увильнули, а я вляпался, — посапывая от волнения носом, бросал нехотя Киря.
— Они кошками мяукали на русском уроке, а Киря перышком, кроме того, в Алексея Ивановича пустил. Тот увидел и нажаловался директору. Директор Кирилла нашего с урока выгнал и велел не приходить вплоть до решения конференции. А решать известно что — исключать, — обстоятельно и толково пояснял
— О Господи, Твоя воля! — сжимая обеими руками голову, произнес с отчаянием и тоскою отец Паисий. "И сын, и потеря… — еще тише, еще тоскливее мысленно договорил он. — Ах, Кирилл, Кирилл, не думал я, что ты на это способен!"
— Да когда мы по-товарищески, всем классом, — плаксиво затянул Киря.
— Спасибо, сестрица, есть не хочу. Не до еды мне, — отодвигая от себя тарелку с супом, прошептал отец Паисий и, помолившись на образ, вышел торопливо из комнаты.
— Добили вы папашу добрым известием, — враждебно глядя на тетку, бросил Митинька.
— Да как ты смеешь на меня накидываться! Да я виновата, что ли! — зашипела на мальчика та. — Да ради вас я здесь работаю с утра до ночи, кормлю, пою вас, нянчу неблагодарных, покоя с вами не вижу… А тут еще упреки — они, видите ли, неудовольствие свое смеют выражать. Ну потерял жалованье, стало быть, не берег как следует… Стало быть, надеется, что приход выручит, прихожане помогут. Богатеи они у нас, что и говорить!.. А то пойдем все на паперть церковную, ручки протянем, авось православные и помогут, милостыню подадут. За добрые дела всякому воздастся. Питомца в дом приняли, самим-то есть нечего, а… — ехидничала Лукерья Демьяновна.
— Довольно! Помолчите, ради Бога, и без вас тошно, тетушка! — взмолился Митинька.
— А ты не задевай попусту, тогда и молчать буду! — огрызнулась та.
Печально прошел этот обед. Отец Паисий заперся в своей комнате. Тяжелые думы преследовали его. Положим, исключение Кири из гимназии не было особенным сюрпризом для священника; он знал, что это произойдет рано или поздно, и давно решил отдать мальчика в ту городскую школу, где учился Вася. Но все же известие это поразило его. Потеря же жалованья за три месяца заставила совсем опустить руки бедного отца Паисия. Как он будет жить с семьею эти долгие три месяца? Что потерянных денег уже не найти, отец Паисий в этом даже и не сомневался вовсе. Он не знал, не помнил, в каком месте обронил бумажник, на дороге ли или на мельнице. Во всяком случае, ехать искать ночью не было никакого смысла, а до утра мало ли людей пройдет по проезжему тракту, и, разумеется, найдя бумажник, вряд ли кто захочет возвратить его по принадлежности. А как же жить все эти предстоящие месяцы без денег, на что кормить семью? Только нынче поутру получил свое жалованье за четверть года отец Паисий и не успел занести его домой, прямо из церкви отправился с чудотворной иконой в Стопки. Сейчас же горько раскаивался в том, что не улучил минутку принести деньги домой… Но дело было сделано, деньги потеряны, и гнетущее отчаяние наполняло душу отца Паисия.
Незаметно спустился вечер. Зажглись на небе далекие звезды. Сплотилась синяя мартовская мгла.
Рано улеглись спать в этот вечер в церковном доме. Отец Паисий так и не вышел из своей спаленки ни к ужину, ни после него.
Долго копошился в кухне один только Вася, перемывая и перетирая посуду после ужина. Софка давно спала, сладко похрапывая у себя в чулане. А Вася, перебирая одну за другой тарелки и чашки, думал в это время невеселую думу: "Опять упрекнула Лукерья Демьяновна, про лишний рот упомянула…"