Том 8(доп.). Рваный барин
Шрифт:
– Что, рвань коричневая, досвистался?! Давно бы тебе кишку укоротить следовало, сколько добра через ее пропустил! Через тебя и нам теперь пообедать негде. Да уж, черт с тобой, поквитаюсь за угощение, скажу… Уноси ноги лучше, а то цари-короли на мушку взять тебя собираются, все таких безработных ищут!
Барин и прояснел маленько.
– Да ужли, – говорит, – возьмут?! Ежели служба хорошая, я не прочь… А какое жалованье положат?
Да как расчухал… – схватил часы золотые, – были у него часы золотые, за плинтусом хоронились, – да бежать! Одну ночь под мостом
Ну, приходит за город, на огороды… – картошку баба копает. Усы закрутил да эдак, петушком, к ней:
– Пустите, сделайте милость… хочь картошечки пожевать…
Ну, та его и пу-стила!
– Я, – гыть, – тебе та-кой картошечки!..
А барин-то уж давно усмирился, с голодухи-то, – уж не гордый.
– Я, – говорит, – не зря, я, – грыть, – помочь желаю… Я честный труд теперь уважаю… заработать хочу на свой паек.
А та его, конечно, признала.
– Что-о… – говорит, – ай уж кишка-то пошабашила? Ну, да что с тебя взять… копай мне картошку, пригоршню дам.
Обрадовался барин, – ну, копать! Опять – никакого струменту нет…
– Мне бы хоть вилочки какие дали… неспособно так-то…
– Эн, чего выдумал – ви-лочки! Все вилочки цари-короли побрали, хоть рылом рой!
Ну, руками стал. Рыл-рыл – всё себе почти облапал, в кровь. Плюнул-осерчал:
– Это, – говорит, – издевательство над человеком! Да лучше, – говорит, – с голоду подохну, не сдамся!
– Ну, – говорит баба, – и подыхай! Хужей мы тебя, что ль! Сами своими гребками роем!
Лег барин на навоз, на солнышко, и стал своей смерти дожидаться. Лежит и про часы думает: ай загнать? Нет!
– Нет, – говорит, – не отступлюсь. Покуда золотые часы при себе, все на человека похож, на благородного. Достоинство свое соблюду. А помру… – все-таки знак будет, что вот, мол, честною смертью, при часах помер, не отступился, не сволота какая. Ни за что не отступлюсь!
Лежит день, лежит другой – смерти все дожидается, зубы затиснул. А баба свою картошку копает. Лежит барин, сплевывает-тошнит, – вот кишка у него и запела, – слышит:
– бурр… жжжуййй… буррр… жжжуйййй…
Да так подвело под душу – никакой мочи нет: белугой заревел барин. А баба копает да копает, про свое разбирает:
– Вишь, буржуй запорный какой! дохнет, а форсу все не сдает, не отступается. Ладно, меня не прожалобишь, хочь подохни. Другие вон покоряются… хочь сгадают чего людям, коли работать не умеют, а энтот боров… – только бока греет! Да дохни! А еще обра-зованный…
А барин выставил голову и спрашивает;
– Это вы чего говорите – сгадают?
– Чего-чего… махонький, что ли… не понимает! Да про судьбу! Долго ли цари-то-короли будут? Может, чего сгада-ешь… картошки дам!
Вот барин и принялся сгадывать. Гадал-гадал – сгадать ничего не может.
– Не могу, – говорит, – без пишши, затошшал… а то бы я!..
– Ну, и выходишь ты – кишка луженая! – баба та ему. – На бабе думаешь проехаться… Ну, на чего ты сгоден? бабе и той помочь не можешь. Ужотко сама пойду, которые умные люди сказывали… боле, будто, ста верст отседа колдун-чиродей в башне сидит, судьбу разгадывает. Только досту-питься до него трудно, слово к нему знать надо, фамилию… Мартыном звать-то, а вот про фамилию не сказывают, дознать не могут. Мне намедни дьячок брехал. Может, ты чего знаешь?..
Потер себе барин лоб, тер-тер…
– Да, – говорит, – я знаю. Мартын… Мартын… Мартын?!
– Ну, Мартын! Ничего ты не знаешь…
– Знаю! Мартын… Мартын… Знаю! Мартын-Задека!! Да ужли ж, – говорит, – он жив?! Сам пойду к нему, поспрошаю!
– Стало быть, жив, коли говорят знающие! И сколько к ему народу, будто, ходили, да чтой-то никто вот назад-то не ворочается!.. Может, доступиться никак не могут?.. А он, будто, все как есть знает про судьбу!
– А я доступлюсь! – говорит барин, повеселел. – Я теперь такой отчаянный… И всю тебе судьбу сгадаю… Картошечки бы мне только, а то у меня и сил нет.
Ну, накормила его баба картошкой, укрепила… – пошел барин того чиродея достигать. Шел-шел – никто ничего не знает. Сгадывается так, что должен быть чиродей, а может, и укрывается до времени, не желает. Дальше да дальше посылают, а куда – неизвестно. Боле тыщи верст прошел барин, по таким дремам-чащам продирался, что до кожи оборвался, а отступиться никак не хочет: самолюбие уж забрало. Травкой одной питался, затошшал… И приходит вовсе в незнакомое место, никаких людей уж не встревается, – одна сосна. Видит – гора высокая, один камень, а на горе крупная башня стоит, как столб. Ну, забоялся. Уж к ночи было, а огоньку не видать нигде. Ну, конечно, к нему неизвестный старик выходит из дремучих лесов, вроде как пустынник. Барин за его и прицепился: скажите да скажите! А тот, немой, будто. Ну, разжалобил его барин… слезами взял. Вот тот старик и говорит:
– Не тебя, дурака, жалеючи, а православного народа… Но только из этого ничего не выйдет, через тебя не произойдет.
– Я, – говорит барин, – хочь попробую. Вы мне укажьте, где мне тут Мартына-Задеку найтить… Я не отступлюсь…
– Ну, раз вы так желаете, на свою судьбу идете, можете итить. Самая эта башня, на горке, самый Мартын Задека живет. А не боишься?
– Я теперь страсть отчаянный, – барин ему. – Мне теперь ничего не страшно. Мне подвиг нужен! На навозе помирал – и то не страшно.
– Ну, – говорит, – в таком случае мо-жете! Такая ваша судьба.
Уж до точки человек дошел… что ему?! Всходит барин на ту гору, взлезает на башню… – собаки огромадныя на его кинулись, рвать! Завизжал, понятно. А тут самый он, Мартын, стало быть, Задека и заявляется. Чисто вот старик тот! Обернулся, значит.
– Давно тебя, – говорит, – дожидаюсь. Пожалуйте. И не вижу, а вижу!
Какое слово сказал! Ну, прямо, – голова! Вовсе слепой, вроде как чиродей, – в огромадном колпаке, в халате, нос крючком, борода до пуза.