Том 8. 1979-1984
Шрифт:
— Серьезно? — сказал потрясенный Виктор. — Ну и ну. То-то он сегодня на меня весь день волком смотрит.
Тэдди сочувственно покивал.
— Да, черт возьми, неудобно, — проговорил Виктор. — Извиниться надо бы... Как же он мне позволил? Ведь крепкий еще мужчина...
— Я боюсь, не пришили бы тебе дело, вот что, — сказал Тэдди. — Сегодня утром тут уже ходил один легавый, снимал показания... шестьдесят третья статья тебе обеспечена — оскорбительные действия при отягчающих обстоятельствах. А может, и того похуже. Террористический акт. Понимаешь, чем пахнет? Я бы на
— Что? — спросил Виктор.
— Говорят, сегодня к тебе бургомистр приходил, — сказал Тэдди.
— Да.
— Ну и что он?
— Да чепуха. Хочет, чтобы я статью написал. Против мокрецов.
— Ага! — сказал Тэдди и оживился. — Ну, тогда в самом деле чепуха. Напиши ты ему эту статью, и все в порядке. Если бургомистр будет доволен, полицмейстер и пикнуть не посмеет, можешь его тогда каждый день в унитаз заталкивать. Он у бургомистра вот где... — Тэдди показал громадный костлявый кулак. — Так что все в порядке. Давай я тебе по этому поводу налью за счет заведения. Очищенной?
— Можно и очищенной, — сказал Виктор задумчиво.
Визит бургомистра представился ему теперь в совсем новом свете. Вот как они меня, подумал Виктор. Да-а... Либо убирайся, либо делай что велят, либо мы тебя скрутим. Между прочим, убраться тоже будет нелегко. Террористический акт, разыщут. Экий ты, братец, алкоголик, смотреть противно. И ведь не кого-нибудь, а полицмейстера. Хотя, честно говоря, задумано и выполнено неплохо... Он по-прежнему не помнил ничего, кроме кафельного пола, сплошь залитого водой, но очень хорошо представлял себе всю сцену. Да, Виктор Банев, любимый ты мой человек, порося ты мое вареное, оппозиционер кухонный, и даже не кухонный — прибанный, любимец господина президента... да, видно, пришла и тебе пора, так сказать, продаваться... Роц-Тусов, человек опытный, по этому поводу говорит: продаваться надо легко и дорого — чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть имущим, так что, и продаваясь даже, ты наносишь ущерб идеологическому противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным... Виктор опрокинул рюмку очищенной, не испытав при этом никакого удовольствия.
— Ладно, Тэдди, — сказал он. — Спасибо. Давай счет. Много получилось?
— Твой карман выдержит, — ухмыльнулся Тэдди. Он достал из кассы листок бумаги. — Следует с тебя: за зеркало туалетное — семьдесят семь, за рукомойник фарфоровый большой — шестьдесят четыре, всего, сам понимаешь, сто сорок один. А торшер мы списали на ту драку... Одного не понимаю, — продолжал он, наблюдая, как Виктор отсчитывает деньги. — Чем это ты зеркало умудрился раскокать? Здоровенное зеркало, в два пальца толщиной. Головой ты в него бился, что ли?
— Чьей? — хмуро спросил Виктор.
— Ладно, не горюй, — сказал Тэдди, принимая деньги. — Напишешь статеечку, реабилитируешься, гонорарчик отхватишь — вот все и окупится... Налить еще?
— Не надо, потом... Я еще подойду, когда поужинаю, — сказал Виктор и пошел на свое место.
В ресторане все было как обычно — полутьма, запахи, звон посуды на кухне; очкастый молодой человек с портфелем, спутником и бутылкой
— Миноги, — сказал Виктор. — Бутылку пива. И чего-нибудь мясного.
— Доигрались, — сказал Павор с упреком. — Говорил я вам: бросьте пьянствовать.
— Когда это вы мне говорили? Не помню.
— А до чего ты доигрался? — осведомился доктор Р. Квадрига. — Убил, наконец, кого-нибудь?
— А ты тоже ничего не помнишь? — спросил его Виктор.
— Это насчет вчерашнего?
— Да, насчет вчерашнего... Этот алкоголик, — сказал Виктор, обращаясь к Голему, — напился, как зюзя, загнал господина полицмейстера в клозет...
— А-а! — сказал Р. Квадрига. — Это все вранье. Я так и сказал следователю. Сегодня утром ко мне приходил следователь. Понимаете, изжога зверская, голова трещит, сижу, смотрю в окно, и тут является эта дубина и начинает шить дело...
— Как вы сказали? — спросил Голем. — Шить?
— Ну да, шить, — сказал Р. Квадрига, протыкая воображаемой иглой воображаемую материю. — Только не штаны, а дело... Я ему прямо сказал: все вранье, вчера я весь вечер просидел в ресторане, все было тихо, прилично, как всегда, никаких скандалов — словом, скучища... Обойдется, — ободряюще сказал он Виктору. — Подумаешь... А зачем ты это сделал? Ты его не любишь?
— Давайте об этом не будем, — предложил Виктор.
— Так о чем же мы будем? — спросил Р. Квадрига обиженно. — Эти двое все время препираются, кто кого не пускает в лепрозорий. В кои веки случилось что-то интересное, и сразу — не будем.
Виктор откусил половину миноги, пожевал, отхлебнул пива и спросил:
— Кто такой генерал Пферд?
— Лошадь, — сказал Р. Квадрига. — Конь. Дер пферд. Или дас.
— А все-таки, — сказал Виктор, — знает кто-нибудь такого генерала?
— Когда я служил в армии, — сказал доктор Р. Квадрига, — нашей дивизией командовало его превосходительство генерал от инфантерии Аршманн.
— Ну и что? — сказал Виктор.
— Арш по-немецки — задница, — сообщил молчавший до сих пор Голем. — Доктор шутит.
— А где вы слыхали про генерала Пферда? — спросил Павор.
— В кабинете у полицмейстера, — ответил Виктор.
— Ну и что?
— И все. Так никто не знает? Ну и прекрасно. Я просто так спросил.
— А фельдфебеля звали Баттокс, — заявил Р. Квадрига. — Фельдфебель Баттокс.
— Английский вы тоже знаете? — спросил Голем.
— Да, в этих пределах, — ответил Р. Квадрига.
— Давайте выпьем, — предложил Виктор. — Официант, бутылку коньяку!
— Зачем же бутылку? — спросил Павор.
— Чтобы хватило на всех.
— Опять учините какой-нибудь скандал.
— Да бросьте вы, Павор, — сказал Виктор. — Тоже мне абстинент.
— Я не абстинент, — возразил Павор. — Я люблю выпить и никогда не упускаю случая выпить, как и полагается настоящему мужчине. Но я не понимаю, зачем напиваться. И уж совершенно ни к чему, по-моему, напиваться каждый вечер.