Том 8. Дживс и Вустер

Вудхаус Пелам Гренвилл

— Да, сэр, — сказал Сиппи.

— Весьма обязан, мой друг, — сказал субъект. Тон у него снова стал добродушный. — Надеюсь, вы меня извините. Меньше всего мне хотелось бы вмешиваться в — ха! — редакторские дела, но… Впрочем, прощайте, Сипперли. Завтра в три зайду узнать о вашем решении.

Он ретировался, оставив в пространстве зияющую брешь размером десять на шесть футов. Когда пространство сомкнулось, я откинулся на спинку стула и спросил:

— Что это было?

Я испугался: мне показалось, что старина Сиппи потерял рассудок. Он воздел руки, вцепился себе в волосы и начал их рвать, потом злобно пнул

стол и упал в кресло.

— Будь он проклят! — сказал Сиппи. — Чтобы ему поскользнуться на банановой кожуре по дороге в церковь и порвать связки на обеих лодыжках!

— Кто он?

— Пусть его поразит хрипота, чтобы он не смог произнести напутственную речь по случаю окончания семестра!

— Да, но кто же он?

— Директор школы, — сказал Сиппи.

— Но, дружище…

— Директор школы, в которой я учился. — Сиппи уставился на меня безумным взглядом. — Боже мой! Берти, ты понимаешь, в какой я западне?

— Честно говоря, нет.

Сиппи вскочил со стула и забегал по комнате.

— Что ты чувствуешь, когда встречаешься с директором твоей школы? — спросил он.

— Я с ним не встречаюсь. Он умер.

— Ладно, тогда скажу, что чувствую я. Мне кажется, будто я снова в Лоуэр Форт и классный руководитель за какую-то провинность отправил меня к директору. Берти, так однажды и было, и я помню все, как сейчас. Вот я стучу в дверь кабинета и слышу рык старика Уотербери: «Входите!». Подобный рык, наверное, слышали ранние христиане, когда их бросали в клетку льва. «Входите!». И я вхожу, еле волоча ноги. Он смотрит на меня и что-то говорит, проходит целая вечность… А потом я наклоняюсь и получаю шесть смачных ударов тростью, которая жалит, как гадюка. И теперь, когда он приходит в редакцию, во мне оживают прежние чувства, и я, будто четырнадцатилетний мальчишка, лепечу: «Да, сэр», «Нет, сэр».

Теперь мне стало более или менее ясно, в чем дело. Такие артистические натуры, как Сиппи, которые ударились в сочинительство, отличаются особой чувствительностью и ни с того, ни с сего впадают в истерику.

— Он все время сюда таскается, и карманы у него набиты статейками вроде «Школы при старых монастырях», «Некоторые малоизученные взгляды Тацита» и прочей дрянью. И у меня не хватает духу ему отказать. А ведь считается, что наш еженедельник призван развлекать светскую публику.

— Сиппи, ты должен проявить твердость. Да, дружище, именно твердость.

— Не могу! При виде его я чувствую себя изжеванной промокашкой. Когда он буравит меня взглядом, я совершенно теряю присутствие духа и снова становлюсь школьником. Берти, я не могу избавиться от этого комплекса. Знаешь, чем в конце концов все кончится? Владелец еженедельника заметит какой-нибудь шедевр Уотербери, решит — кстати, совершенно справедливо, — что я рехнулся, и выставит меня вон.

Я задумался. Положение было не из легких.

— А что если?.. — начал я.

— Бесполезно, — сказал Сиппи.

— Есть у меня одна мыслишка…

— Дживс, — сказал я, вернувшись домой, — пораскиньте мозгами!

— Сэр?

— Отточите свой интеллект. Трудный случай, вам придется показать все, на что вы способны. Приходилось ли вам слышать о мисс Гвендолен Мун?

— Да, сэр. Перу мисс Мун принадлежат «Осенние листья», «Это было в июне» и другие произведения.

— С ума сойти, Дживс, вы

знаете все на свете.

— Благодарю вас, сэр.

— Так вот, мистер Сипперли влюбился в мисс Мун.

— Да, сэр.

— Но не смеет ей признаться.

— Довольно распространенный случай, сэр.

— Считает, что недостоин ее.

— Именно, сэр.

— Да, но это еще не все. Возьмите на заметку то, о чем я вам рассказал, Дживс, и слушайте остальное. Мистер Сипперли, как вам известно, редактор еженедельной газеты, призванной развлекать светскую публику. А директор школы, где обучался мистер Сипперли, повадился приходить в редакцию и заваливать ее всяким вздором, совершенно не подходящим для развлечения светской публики. Вам все ясно?

— Совершенно ясно, сэр.

— И этот вздор мистер Сипперли вынужден публиковать вопреки собственному желанию только потому, что у него не хватает духу послать этого типа ко всем чертям. Беда в том, Дживс, что у него это самое… чем часто страдают люди такого склада, как мистер Сипперли… вертится на языке…

— Комплекс неполноценности, сэр?

— Вот-вот. Комплекс неполноценности. У меня у самого он тоже разыгрывается, когда я общаюсь с тетушкой Агатой. Вы меня знаете, Дживс. Знаете, что если потребуются добровольцы, чтобы укомплектовать спасательную шлюпку, я первый туда брошусь. Скажи мне: «Берти, не спускайся в угольную шахту», я и ухом не поведу…

— Вне всяких сомнений, сэр.

— Однако… Дживс, я хочу, чтобы вы очень внимательно следили за ходом моей мысли, — когда я узнаю, что тетя Агата вырыла топор войны и идет на меня, я убегаю, как заяц. Почему? А потому, что она будит во мне комплекс неполноценности. То же самое происходит и с мистером Сипперли. Если надо, он, не дрогнув, примет на себя смертоносный удар; но он не в состоянии сделать мисс Мун предложение, он не может дать кулаком поддых мистеру Уотербери и послать его подальше вместе с его опусами, ему мешает комплекс неполноценности. Итак, Дживс, что вы на это скажете?

— Боюсь, я не сумею экспромтом предложить надежный план действий, сэр.

— Нужно подумать?

— Да, сэр.

— Думайте, Дживс, думайте. Утро вечера мудренее. Как там у Шекспира сказано о сне?

— «Целитель сладостный природы утомленной», [63] сэр.

— Вот-вот. Именно то, что вам нужно.

Нет ничего лучше, знаете ли, как отложить решение трудной задачи до утра. Едва пробудившись, я обнаружил, что пока спал, у меня в голове воцарился полный порядок и сам собой созрел план, который не посрамил бы самого Фоша. [64] Я позвонил, чтобы Дживс принес мне чаю. Еще раз позвонил, но прошло не меньше пяти минут, прежде чем он вплыл в спальню с подносом.

63

…природы утомленной. — Строка из стихотворения Эдварда Янга (1683–1765) «Ночные бдения».

64

Фош Фердинанд (1851–1929) — французский маршал.