Том 8. Почти дневник. Воспоминания
Шрифт:
Изредка нас обгоняет серебряный самолет Гражданского Воздушного Флота. Он ныряет в холодных облаках, вдруг зажигается на солнце стеклянной звездой.
Вот по шоссе идет небольшой человечек в бобриковом картузе, с мешком за плечами.
— Здравствуйте, товарищи.
— Здравствуйте.
— Газетку не дадите?
Останавливаемся.
— Как не дать! Дадим. Последний номер «Виленской правды».
Знакомимся. Быстро возникает беседа.
—
— Я сапожник. Из Вильно. Несу сапоги сыну. Он живет тут недалеко, в двенадцати километрах.
— Ну, как у вас дела?
— Дела ничего. Спасибо. Было плохо. А после того как пришли большевики, нам, мастеровым, стало гораздо лучше.
— А чем раньше было плохо?
Он смотрит на нас блестящими, наивными глазами.
— Как же не плохо? Безработица замучила. Летом есть работа — едим. А зимой нет работы — голодаем.
— Вы для себя работали или на хозяина?
— На хозяина. Хозяин имеет в Вильно обувной магазин. Мы вырабатываем для него изящную дамскую обувь последних моделей. Может, знаете, виленская обувь славится? Да…
— А вы сколько от хозяина получаете за пару?
— Мы получаем три злотых. Совсем нас хотят ограбить. Мы работаем, а он только в магазине сидит и на наши деньги себе дома строит. Несколько домов себе в Вильно построил. На наш труд. Ну, спасибо, теперь товарищи пришли. Теперь будем жить по-другому.
— Как же?
— Сделаем артель. Будем на себя работать. У вас можно еще один номерок газеты взять? Народ очень интересуется, что товарищи пишут.
— Пожалуйста. Возьмите пяток. Дайте людям. Пусть читают.
— Спасибо, товарищи.
— Добрый путь, товарищ.
— А в Москву поехать скоро можно будет? Интересно посмотреть, какая у вас Москва.
— Скоро, скоро.
— Спасибо, товарищи.
— За что?
— За то, что пришли.
— И вам спасибо.
— За что?
— За то, что хорошо наших товарищей красноармейцев встречаете.
— Как же плохо встречать? Они наши братья.
— Ну, будьте счастливы.
— Взаимно.
Наша легковая машина шипит, кряхтит, шумит, трогается с места и весело бежит дальше, пугая непривычных к автомобильному движению крестьянских лошадей.
Вот жнивье. По жнивью ходят коровы. Мальчик-пастушок в конфедератке до ушей, в худом пальтишке, подпоясанный веревкой, идет за ними.
— Здорово, молодец!
— Здравствуйте, товарищи!
— Чьи коровы?
— Чьи? Известно чьи. Панские.
— А у вас своих коров нет?
Мальчик весело открывает мелкие белые зубы.
— Нет.
— А земля есть?
— Две десятины.
— Семья большая?
— Восемь человек.
— На восемь человек две десятины?
— Ага.
— Чья же вокруг земля?
— Помещика.
— Сколько тебе помещик платит за то, что ты пасешь его коров?
— Тридцать злотых в год.
— Это что ж выходит — два с чем-то злотых в месяц?
— Ага.
— Много?
— Зачем много? Мало.
— Как же вы живете?
— Бог знает.
— А бог есть?
— А как же. Есть.
— Где же он?
Мальчик щурится еще больше и показывает пальцем вверх:
— А на небе.
— Кто тебе сказал?
— Ксендз.
Мальчик подходит к автомобилю и с детской жадностью рассматривает колеса, стекла, фонари.
— Хочешь быть шофером?
Его глаза загораются:
— Ага!
— Ну, так в чем же дело? Бросай своих панских коров и садись, мы тебя повезем учиться.
Он понимает, что это шутка, но также понимает, что в этой шутке есть какая-то доля правды. Он понимает, что это возможно. Если не сейчас, не сию минуту, то, может быть, через год, через три.
— Дайте газетку.
— Бери. Дашь прочесть в деревне.
— Спасибо, товарищи.
— За что?
— За то, что пришли.
Он смущенно отходит и бредет за коровами, погруженный в свои детские мечты о какой-то другой, интересной, богатой жизни, когда можно будет не пасти панских коров, а мчаться на автомобиле по веселому белорусскому шоссе.
Вот и Сморгонь. Дважды знаменитое местечко. Это в Сморгони Наполеон бросил свою отступающую армию и один укатил в коляске в Париж. Это под Сморгонью в 1915–1917 годах, во время первой мировой империалистической войны, шли небывало жестокие бои.
Я осматриваюсь вокруг. Узнаю складки местности, линию железной дороги. Даже наши артиллерийские окопы сохранились. Они осыпались, заросли травой, но я узнаю их.
Возле железнодорожного переезда нас окружает небольшая толпа. Солдат польской армии с велосипедом. Еще один солдат. Старик. Несколько женщин. Расхватывают газеты. Расспрашивают.
Солдат с велосипедом оказывается артиллеристом. Он сражался под Львовом. Над ним подтрунивают. Он смущенно усмехается, говорит:
— Мне повезло. Если бы не пришла Красная Армия, мне бы пришлось еще служить и служить. А вот теперь, вместо того чтобы служить панам, я домой еду, к семье.