Том 9. Лорд Бискертон и другие
Шрифт:
— Погодите-ка, послушайте, — явно намереваясь поболтать всласть, вмешался Гедж. — Мне самому приснился престранный сон. Будто я в Билтмори, в Лос-Анджелесе, подходит официант взять у меня заказ… и представляете, кто это? Скелет! Да-с, сэр, скелет! В розовой матросской блузе!
Нерасположенность выслушивать чужие сны — черта, присущая почти всем. Сенатор Опэл к редким исключениям не принадлежал.
— Ладно, хватит!
— О, папа!
— А что «О, папа»? Нет, что «О, папа!» Куда он запропастился? Вот что я хотел бы знать!
— Никогда ничего подобного не слыхала! — чопорно заметила Джейн. — Высаживать грабителя на подоконник!
— Ну вот, теперь услыхала.
— Почему ты просто не…
— Я тебе уже объяснил, почему
— Вероятно, — вмешался в семейную перепалку Карлайл, — этот человек спустился по водосточной трубе.
— По трубе? — в ошеломлении разинул рот сенатор. — Вы что, хотите сказать?.. Господи! И точно — труба! Такая темнотища стояла, я и не заметил ее!
— Так тебе и надо! — заключила Джейн, которая, подобно всем женщинам, жаждала, чтобы последнее слово осталось за ней, пусть бы хоть все лето пришлось спорить. — Ушлый какой!
— Ка-кой? — прогрохотал сенатор, вздрогнув от оскорбительного словечка.
— Ушлый, — твердо повторила Джейн. — Высаживать грабителей на подоконник! Нет чтобы поступить, как все другие! Ты у нас чересчур умный! Очень рада, что он сбежал! Тебе это послужит уроком!
И кинув на родителя суровый взгляд, Джейн унырнула в комнату, закрыв за собой окно. Сердечко у нее было доброе, но, как и всякая современная девица, почтительность к родителям она считала большой глупостью. Если родители поступают как слабоумные, им и надо сообщить об этом прямо в глаза — спокойно, не раздраженно, но все-таки указать, и уж пусть каждый, в меру своей сообразительности, додумывает остальное.
После ухода дочки сенатор Опэл от критики не избавился. Он еще пыхтел и играл бровями, когда критика донеслась и с другой стороны.
— А ведь она абсолютно права, — сказал Гедж, высовываясь из своего окошка, будто улитка из раковины. — Да-с, сэр! Абсолютно права! Думаю, у человека должно быть побольше ума.
Геджу, как уже отмечалось в этой повести, была присуща некоторая природная сообразительность, и теперь ему пришло на ум — вот он, отличнейший случай, посланный Провидением, обострить враждебность к себе у этого фыркающего человека. Чем в большее бешенство он приведет сенатора Опэла, тем сильнее укрепится его и без того твердая решимость употребить все свое влияние, чтобы Дж. Веллингтона Геджа не назначили послом во Франции.
С удовлетворением отметив, что находятся они друг от Друга на почтительном расстоянии и наброситься на него с кулаками у сенатора возможности нет, Гедж продолжал развивать свои взгляды. Это было все равно, что дразнить человека по телефону, а по телефону Гедж был всегда настоящий лев.
Так что разглагольствовал он сильно, красноречиво, и дебаты были в разгаре, когда Пэки, разбуженный голосами, накинув халат, высунулся посмотреть, а что, собственно, творится.
Понять, однако, он ничего не сумел. Очевидно, между Геджем и сенатором Опэлом разгорелся какой-то спор, но так как кричали оба одновременно и во всю мощь легких, то уследить за выпадами и парирующими ударами было мудрено. И Пэки обратился к герцогу Пон-Андемеру, разумному и постороннему человеку.
— Что за суета?
К его удивлению, сторонний наблюдатель, которого минутой раньше он считал безопасным и разумным на этом состязании безумцев, уставился на него определенно тупым взглядом. Пэки знал про себя, что сам он, пока не побреется — не красавец, но все-таки не мог понять, что такого особенного в его внешности, отчего этот невозмутимый аристократ таращится на него с явным, загадочным ужасом.
Объяснение Карлайл мог бы дать, но давать не стал. Поспешно, без единого слова, резко развернувшись, невозмутимый аристократ двинулся в долгий путь, ведущий к отелю «Дез Этранжэ». Ему требовалось безотлагательно перекинуться словечком с Супом Слаттери.
А поразило
Это и привело Карлайла в полное остолбенение. Накануне Суп прямо полыхал праведным гневом, и ясно намекнул, что карательная экспедиция намечается самая суровая. И вот — совершенно ясно, что он ничего не предпринял!
В крайнем ужасе Гордон ворвался в отель. Искомую жертву ему удалось обнаружить в большом обеденном зале, где она, ослабленная после ночи на открытом воздухе, подкрепляла силы завтраком.
Обычный континентальный завтрак состоит из пойла, которое французы, видимо, в насмешку, именуют кофе, трех малюсеньких кусочков масла, булочки в форме булочки и еще одной в форме подковки. Слаттери внес некоторые вариации собственного изобретения. Он только что прикончил omelette fines herbes, [11] двойную порцию ветчины с яйцами и маленький бифштекс, а когда в зал ворвался Карлайл, вопросительно поднял на него глаза, пережевывая тост с джемом.
11
Омлет со специями (франц.).
— А-а, — произнес он, проглатывая загруженные припасы, и повернулся к крутившемуся поблизости официанту. — Encore de coffee. [12]
Карлайл сверлил человека-питона лихорадочным взглядом. Вопросы на него посыпались; но когда Слаттери соизволил наконец заговорить, осушив пятую чашку кофе, то не стал отвечать ни на один. Поделился он мечтой, переливчато-опаловым видением, навестившим его на вахте, ночью. Как говорится, облек ее в слова.
— Я одно хочу, — с чувством произнес Суп, — чтобы когда-нибудь, все равно, когда, я встретил бы этого сивого субъекта в темном переулке, а поблизости чтоб не было ни одного копа!
12
Еще кофе (искаж. франц.).
Его пробрала дрожь, он вспомнил ночной кошмар.
— Выставить человека на подоконник! — с нарастающей горячностью продолжил он. — Нет, я вас спрашиваю, красиво это? Черт! А я еще вдобавок высоты боюсь, с тех пор как на спор с одной своей подружкой перегнулся через бортик небоскреба и плюнул на Бродвей. Если я оправлюсь от этой ночки к ста годам, так и то считай, скорее скорого!
— Но как же?..
— Сейчас, сейчас расскажу. Рыскаю я себе по этому Шату, поглядываю туда-сюда, ищу, нет ли чего стянуть, и вдруг вижу эту дверь, за ней кто-то храпит. Поворачиваю я эдак тихонько ручку, а она незаперта. Н-ну, красота! Толкаю дверь… и что б ты думал? Заскрипела, гадюка, прям как тормоза у старой колымаги, и тут этот сивый тип наставляет на меня револьвер и приказывает, чтоб я тихо прикрыл дверь и шагал к окну. Черт меня раздери! Если б я не послушался, считай, мог бы надпись на могильном камне заказывать. Против револьвера не попрешь. А револьвер, того гляди, пальнет, стоит чуток дернуться. Ну, я и потопал к окошку, и не успел опомниться, как сижу себе на подоконнике, а этот субъект закрывает ставни. Закрыл, лег, опять храпит, а мне, значит, куковать тут всю ночь. Так, через три тысячи лет начало светать, а еще через пару веков подвалил и ты. Ну, ты ушел, а я вдруг заметил трубу и сполз по ней вниз. И доложу я тебе, — прибавил Слаттери, — врагу того не пожелаю. Даже если б кто из тех жандармов задумал сползать по трубе, я б и то взял его за руку и сказал: «Ступай-ка! Не понравится это тебе! Нет, не понравится!»