Том, Дик и Дебби Харри

Адамс Джессика

Гарри почесал подбородок и поведал парочке подмокших голубей:

— Вот так умерла его любовь к музыке.

Потом завернул драм-машину в плащ и побрел к машине.

Глава двадцать третья

Бронте никогда раньше не думала, что поза лотоса может быть настолько болезненной. Она распрямила ноги и поболтала ими в воздухе — правая совсем затекла. На ковре лежала картинка — буддистский монах, глаза полузакрыты, руки сцеплены, большие пальцы рук соединены.

—

Мать твою! — совсем не по-монашески выругалась Бронте, чувствуя, как начинает сводить и левую ногу.

После получасовой попытки медитации она совсем запуталась в своей жизни, а единственное, что поняла в результате надругательства над собственными ногами, — кровообращение у нее ни к черту. Неужели тибетским монахам тоже приходится каждые десять минут вскакивать, чтобы размяться? Вряд ли. Может, на Будду и снизошло озарение под священным деревом Бодхи, но на нее оно скорее снизойдет, если она сбегает в магазин за сигаретами.

Индуизм был не лучше. Ганеша, слоноголовый бог мудрости, был довольно милым — Бронте даже купила его статуэтку на блошином рынке и поставила на трюмо, выделив место среди флаконов с мятным дезодорантом для ног, коробочек с витаминами и салфетками. Ответов, правда, не прибавилось — с тем же успехом можно было приобрести статуэтку Микки — Мауса.

Еще раз подрыгав ногой, Бронте решила, что разомнется в парке, а заодно купит сигарет. От всех этих дыхательных упражнений и медитаций курить хотелось до одури.

Бронте еще не привыкла к тому, что не нужно каждый день ходить на работу. Бывало, бросив взгляд на часы, она по старой привычке впадала в панику — но на нее тут же снисходило блаженное осознание, что больше спешить некуда. Правда, это радостное чувство все чаще и чаще сопровождалось беспокойством по поводу денег, но Бронте научилась не обращать на подобные пустяки внимание. Обходились же буддистские монахи парой сандалий, саронгом и чашкой риса, — и ничего, были счастливы. Чем она хуже? Пожалуй, даже лучше — у нее есть целых четыре пары сандалий и вечернее платье от Аланны Хилл.

Направляясь в парк, Бронте надела свое любимое бобриковое пальто — напоминание о жизни в Комптоне — и запихнула в карман ключи и кошелек. К ее радости, в кармане обнаружилась початая пачка жевательной резинки. Отправив в рот две последние подушечки, Бронте даже размечталась, что сможет обойтись без сигарет. Довольно глупо, чуть не погибнув под колесами автомобиля, покупать пачки с надписью «Вредит здоровью».

Переходя дорогу, она наткнулась на одного из своих соседей.

— Выходной? — бодро спросил сосед.

— У меня теперь каждый день выходной, — ответила Бронте, помахав ему рукой.

Местный парк был неплохим местом, если не считать собачьего дерьма на каждом шагу. Конечно, прогулки по парку — это вам не верховая езда по комптоновским просторам, но ничего лучшего сегодня все равно не предвиделось.

Впереди вышагивал католический священник с двумя полиэтиленовыми

сумками, набитыми продуктами. Молоденький, подумала Бронте, глядя на его прямую спину. И прическа как у Ричарда — коротко подстриженные темно-русые волосы, неровная линия над самым воротничком. Грустно, когда мужчины в двадцать лет уже становятся священниками. Если, конечно, они уже к девятнадцати годам не успели перепробовать весь этот «секс, наркотики и рок-н-ролл» — в таком случае священный сан скорее превращался в отпуск после долгой и утомительной работы.

Несмотря на то что именно она убедила Ричарда венчаться в католической церкви, Бронте никогда не отличалась особым религиозным пылом. Она была крещеной католичкой, но статуи Иисуса Христа и Девы Марии в человеческий рост всегда приводили ее в смущение.

Внезапно один из пакетов в руках священника лопнул — банки консервированной фасоли покатились в канаву, а пачка замороженного зеленого горошка плюхнулась прямо в лужу. Бронте бросилась собирать рассыпавшуюся снедь.

— Спасибо, — смущенно улыбнулся святой отец. — Пожалуй, если сложить все в одну сумку, можно и до дому донести.

— Вы далеко живете? — спросила Бронте, шагая рядом.

— Да нет, рядом. А служу здесь, в церкви Сент-Джеймс, — он кивнул в сторону небольшой церковки на углу парка.

Бронте поразилась, как это она раньше ее не замечала. Наверное, оттого, что церкви — как автобусные остановки или уличные столбы: если они тебе не нужны, начинаешь воспринимать их просто как часть городского пейзажа.

Священник оказался на редкость хорош собой: темно-голубые глаза и почти черные ресницы и брови, а губами можно было любоваться до бесконечности, что бы они при этом ни произносили. Вдобавок необычайно чистая кожа, — наверное, от святости, подумала Бронте.

— А я ведь когда-то была католичкой, — сказала она.

— Когда-то? — усмехнулся священник. — У нас есть поговорка: кто католиком был, католиком и умрет.

— Я даже однажды исповедовалась.

— Да, мне такое частенько приходится выслушивать. — Священник улыбнулся. — «Святой отец, я уже полвека не причащался…»

Поймав его улыбку, Бронте почувствовала, что ее неудержимо влечет к нему, и поспешно отогнала святотатственные мысли. Это уж верх кощунства. Мечтать о сигарете во время медитации — еще куда ни шло, но испытывать вожделение к католическому священнику — грех наверняка непростительный.

— Меня зовут отец Баллард, — представился священник, не замечая смущения Бронте.

— Бронте Николсон, — вежливо ответила она, не поднимая глаз, дабы избежать искушения.

— Вы когда-нибудь были в нашей церкви? — спросил он. — Девятнадцатый век — не позднее 1870 года.

— Нет, не была… Слишком много дел. — Сообразив, что лжет священнослужителю, Бронте опять потупилась.

— Знаете, люди часто испытывают неловкость при разговоре со мной, — сказал отец Баллард.