Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания
Шрифт:
– Да… нечего и говорить! – повторил, пожимаясь, Иван Савич.
Через несколько дней он опять на лестнице встретил ту же женщину под вуалью.
– Кто это там вверху живет? узнал ли ты? – спросил он Авдея.
– Барышня живет какая-то. Такая смирная, словно никого нет: ни стукнет, ни брякнет.
– Так она барышня? Узнай хорошенько, кто она.60 Авдей узнал и сказал, что барышня живет с девушкой и с кухаркой, тихо, скромно, что ее не слыхать, что в гостях у ней бывают всё женщины, и т. п.
– Как бы побывать у
– Не могу знать.
– Не могу знать! Это не мудрено. А ты моги… Послушай-ка! не пахнет ли здесь как будто дымом?
– Нет-с! – сказал Авдей, поворачивая нос во вес стороны, – не пахнет.
– Ну, как не пахнет! слышишь?
– Нет-с, не слышу – не пахнет.
– Наладил одно: не пахнет! Если я говорю пахнет, так, стало быть, пахнет.
– Не пахнет, – сказал Авдей, нюхнув еще.
– Да, именно пахнет: это, должно быть, сверху прошло! Узнай-ка, поди. Долго ли до пожара! Да нет, постой! я сам узнаю.
Он отправился вверх.
– Ну, пошел! – ворчал Авдей, – уродился же этакой!..
И махнул рукой.
Иван Савич вошел в переднюю верхней жилицы. Там никого не было. Налево был маленький коридор, который вел, повидимому, в кухню. Иван Савич остановился. Оттуда раздавался довольно приятный голосок.
– Не надо мне петуха! – говорил голосок. – Зачем ты петуха купила? Я тебе велела курицу купить; а это, видишь – петух! все по-своему делаешь!
– Да мужик-то знакомый, матушка, – отвечал другой голос, – наш ярославский. Пристал: купи да купи; петушок, говорит, славный.
– Не хочу я петуха: петухи жестки!
– И нет, матушка, этот еще молоденький, словно цыпленочек.
Иван Савич решился проникнуть дальше. Появление его произвело значительный эффект.
– Ах! – закричала барышня, закутываясь одной рукой в большой желтый платок, а другой держа петуха.
– Я-с… мое почтение… я живу здесь под вами…
– Что ж вы, милостивый государь, ходите по чужим квартирам? – начала она, пряча под платок руку с петухом. – Вы думаете, что я беззащитная девушка, без покровителя, что меня можно всякому обидеть? Извините, вы61 ошибаетесь! Позвольте вам сказать: у меня есть кому вступиться, и я не позволю… За кого вы меня принимаете, с какими намерениями?
Иван Савич перепугался. Он забыл, зачем пришел.
– Извините-с… – начал он, – я… только пришел спросить… вот извольте видеть… мне… того-с…
– Что того-с? На, Устинья, курицу… Что ж ты не возьмешь?
– Ведь это петушок-с? – робко спросил Иван Савич.
– А вам что за дело? вы почему знаете?
– Я слышал от человека, что ваша кухарка ошибкой купила петуха… не угодно ли поменяться на курочку?..
– Какая дерзость! – воскликнула барышня, пожимая плечами, – боже мой! до чего я дожила за мои грехи! За что ты меня так караешь? Как вы осмеливаетесь говорить мне такие речи? Вы пришли обижать меня? Что ж это такое…
Она начала плакать.
– Позвольте, сударыня, – сказала кухарка, – они за делом пришли: может, у них в самом деле куплена курица, – вот бы и поменялись. А почем изволили платить?
– Нет-с… позвольте… я объясню вам настоящую причину, – сказал Иван Савич. – Я пришел спросить… У меня, извольте видеть, вдруг запахло дымом… Так столбом и ходит по комнатам. Я думал, не от вас ли…
Барышня и кухарка подняли носы кверху и стали нюхать во все стороны. С ними для компании нюхал и Иван Савич.
– В самом деле, пахнет! – сказала встревоженная барышня, – уж не пожар ли? поди-ка сбегай к верхним жильцам.
– Ах, мои матушки! так глаза и ест! Чего доброго: долго ли до греха! – сказала Устинья и побежала.
– Постой, постой! Что ж ты нас оставляешь одних? – закричала барышня в испуге. – Что скажут? Ах, боже мой! Уйдите!..
– И, матушка! ничего! барин хороший, – сказала Устинья и ушла.
– Помилуйте… – начал Иван Савич.
Он не знал, что сказать, и стал застегивать сюртук; а она перебирала бахрому своего платка.
– Давно здесь изволите жить? – спросил он потом.62 – Я еще с покойным папенькой жила здесь. Слава богу! про нас никто не может недоброго слова сказать. Вот сегодня в первый раз незнакомый мужчина пришел без позволения…
– Если б я знал, каким образом достигнуть этого драгоценного позволения, – начал Иван Савич, смиренно опустив глаза в землю, – я бы ничего не пощадил…
– Я почти никого у себя не принимаю, – сухо сказала она, – кроме сестры с мужем, крестного и его племянников…
– О, я уверен!.. Я пришел единственно насчет дыму… Но, признаюсь, поговоришь с вами несколько минут… невольно хочешь видеть вас чаще…
– У вас и без меня есть знакомство: я видела однажды, как вы вышли от баронессы, – сказала она колко и с достоинством.
– Баронесса! О! – с жаром начал Иван Савич, – я давно с ней не знаком. Если б вы знали, как я был обманут наружным блеском…
Он стал ей рассказывать, что с ним случилось. Она презрительно качала головой. Когда он хотел описывать пир, она замахала рукой.
– Ради бога, перестаньте! перестаньте! – закричала она, обидевшись, – что вы? Помните, с кем говорите! За кого вы меня принимаете? Я вас не понимаю…
Иван Савич замолчал.
– Так две тысячи рублей и пропали? – спросила она потом с любопытством.
– Пропали-с.
– И еще семьсот рублей?
– Да-с… нет-с, пятьсот рублей только: ведь я лошадь продал за двести рублей.
– Какая жалость! Какая мерзавка! – сказала она, – как терпят таких тварей? И вот необходимость принуждает и честную девушку жить под одной кровлей с такой бесстыдницей!
Она концом платка отерла глаза.
– Так вы больше с ней не знакомы?
– Нет-с. Да если б и был еще знаком, то довольно услышать от вас одно слово, чтоб прекратить…