Тома-Ягненок
Шрифт:
И вышел.
VI
Тишина и сон царили теперь в доме на Дубильной улице.
Тома и Гильемета, как и подобает детям, первыми поднялись по деревянной лестнице, ведущей в их комнаты. Перрина последовала за ними. И, наконец, Мало, глава семейства, потушил последнюю свечу в железном подсвечнике и тщательно проверил все ли в порядке со стороны входа: замок и засовы.
После чего все погрузилось в молчание. Невзирая на это, немного позже, легкий шум возобновился в спящем доме: легкий шум шагов — осторожных и тихих, таких приглушенных,
— Ладно же! — сказала Гильемета. — Смотри только не шуми, когда вернешься. Ты узнаешь мое окно? Брось в него горсть песку, я тебя услышу и побегу тебе отворять.
— Экие дела! — беспечно сказал Тома. — Лучше не запирайся на засовы Я с собой возьму ключ, и все будет в порядке.
— Ну нет! Тут шатается слишком много всякого сброда… Слишком много бродяг, вроде тебя, дурной!
Она засмеялась, погрозив ему пальцем.
— Признайся, ты разве не забирался в чужие дома, разбойник?
Он схватил ее за руки и насильно поцеловал в обе щеки.
— Вредная девчонка! Ты знаешь, что это только ради шутки.
— Как бы не так! — сказала она. — А когда старик Дюге, который этого ведь не знал, взялся за мушкет, так это тоже в шутку один из вас проткнул его шпагой? Ведь это ты был…
— Ты у меня замолчишь?
Он душил ее в объятиях, продолжая покрывать поцелуями ее лицо, одновременно ругая ее и называя потаскушкой.
— Лжешь! — возмутилась она, потом спросила с любопытством: — А эта Анна-Мария, которую ты соблазнял, как ты теперь с ней? Ты к ней пойдешь?
Она презрительно сжала губы.
Анна-Мария Кердонкюф когда-то была ее подругой и приятельницей. Но Анна-Мария поддалась уговорам Тома. Была ли то добродетель или ревность, но Гильемета, ничего не имевшая против того, чтобы Тома был возлюбленным всех других женщин и девок 12 , ей неизвестных, нашла очень дурным, что Анна-Мария стала любовницей Тома.
— Отвечай же! — сейчас же вскипела она, — пойдешь ты к этому отродью?
Тома поломался.
— Если захочу, — сказал он. — Ты тоже хороша. Чего ты на нее нападаешь? Что она тебе сделала?
12
Девка (garce) — обозначало на простонародном языке того времени просто молодую девушку и не имело порочащего смысла.
Гильемета всем своим видом выразила крайнее презрение.
— Мне? — прошипела она, вытянув губы. Мне? Анна-Мария? Что бы она могла мне сделать? Или ты воображаешь, что я с ней разговариваю? Святые великомученицы!.. Да ни одна из нас, кто хоть чуточку себя уважает…
Но Тома насмешливо ее прервал:
— Ну да, болтай! Стану я тебя слушать!.. Ты забыла, что вас с ней было водой не разлить. А теперь она у тебя черна, как сажа. Это уж не без причины. Вы что, вцепились друг другу в волосы, и тебе верно попало?.. Она больше тебя и толще, Анна-Мария…
В ярости Гильемета со всей силы его ущипнула.
— Мне попало? Мне? Ей богу, ты не в своем уме. Да я ей ногтями глаза выцарапаю и заставлю прощение просить, твою потаскуху! Приведи ее сюда, если хочешь ее посмотреть слепую!..
— Тише, крикунья! Замолчишь ли ты, наконец? Покричи еще, и тогда кое-кто другой за тебя возьмется.
Он показал пальцем на деревянную лестницу и расположенную над ней дверь в комнату стариков. Гильемета смущенно опустила голову.
— Дура, ты, дура, — ласково сказал он. — Да нет, не пойду я к ней, к Анне-Марии.
— Верно? — недоверчиво спросила она.
— Так же верно, как воскресная служба. Ты же знаешь, тебе я не часто вру…
— Значит, она тебе больше не нужна?
— Нет! Мне нужна другая…
— О! — сказала она и радуясь, и сердясь. — Этому я еще могу поверить… Но бабник же ты!.. Ладно, я тебе на этот раз прощаю… Уж очень мне интересно будет посмотреть на рожу той, когда она узнает!
— Она не узнает.
— Как же! Да я сама ей скажу, когда встретимся у колодца!
— Вот сплетница! Уж больно ты любишь шишки да царапины!..
— А сам-то!
Стоя друг против друга, они залились смехом.
Гильемета не могла успокоиться:
— Скажи-ка… Кто это, новая-то твоя?
Но Тома насмешливо свистнул.
— Кто? — сказал он, — а та, к которой я пойду… и которая мне не прожужжит ушей, как ты, болтунья! Ну, теперь довольно. Дай пройти, мне пора… Уж первый час, никого не останется в кабаке!
Она за него уцепилась:
— Скажи, кто? А то не пущу…
Он поддразнил ее:
— Береги лучше юбку!.. Я сам тебя не пущу…
Красная, как мак, она вырвалась сильнее, чем стоила эта шутка.
— Иди, дурной!.. Вот тоже… видали вы такого пирата?
— Замолчишь ты, балаболка?
Насильно ее поцеловав, он захлопнул за собой дверь.
VII
В кабаке у Больших Ворот матросы Жюльена Граве все еще пьянствовали. Все были налицо. Входящего Тома Трюбле со всех сторон встретили криками.
— Будьте здоровы! — сказал он, отвечая всем сразу. — Вот и я опять, как обещал. Где бы тут присесть?
Он перелез через две скамейки и через стол. Плащ свой вскинул на плечо. Ножнами своей шпаги он задел чей-то стакан и опрокинул его.
— Смотри-ка, Трюбле! — вскричал сидевший за стаканом. — Твоей шпаге пить захотелось.
Трюбле засмеялся. В дальнем углу кто-то, сидевший за столом с несколькими собутыльниками, поднялся с табурета.
— Шпага? — сказал он. — Так, стало быть, мы теперь уже дворяне?
Тома Трюбле, успевший сесть, сразу вскочил.
— Кто меня задевает? — сухо спросил он.