Томас Мюнцер
Шрифт:
Анабаптисты, «перекрещенцы», были убеждены, что крестить надо не младенцев, а взрослых, когда те способны воспринимать слово божье. Они постоянно ссылались на библию. Цитаты из Апокалипсиса были у них на устах. Они охотно говорили о вещих снах и видениях. Близится день Страшного суда! Ненависть к угнетателям причудливым образом переплеталась с проповедью смирения.
Они верили в грядущее тысячелетнее царство справедливости. Томаса радовало, что среди них были люди, которые не только жаждали правды, но и готовы были за нее бороться. Однако среди перекрещенцев было немало тихих, богобоязненных людей. Зло может быть побеждено лишь нравственным совершенством, но отнюдь не силой! В воззрениях анабаптистов было много путаного и противоречивого. Но Мюнцер сразу увидел главное — они отвергали церковные догмы и не хотели мириться с существующими
Тесная спаянность перекрещенцев, умение соблюдать тайну и вербовать сторонников, их широкие связи — все это облегчало превращение замкнутой секты в один из отрядов боевого союза.
Похвалы Шторху, произнесенные Мюнцером во всеуслышание, передавались из уст в уста. Новый выпад против церкви! Поощрять мирян — ткачей, сукновалов и горнорабочих — к толкованию библии — это значит проповедовать ересь и множить число отступников. Даже в кругу близких Мюнцеру людей, местных гуманистов, его дерзкое заявление вызвало недовольство. Письмо Лютера, призывавшее сторониться крайностей, было воспринято как догма. Умеренность была у них в крови. Они мечтали о разумных реформах, а не о жестоких сражениях.
Мюнцер знал, что надеяться на их поддержку можно только до определенной поры. Многие из гуманистов, как и их кумир Эразм Роттердамский, подвергая критике духовенство, стремились лишь к религиозной реформе в рамках существующей церкви. Чего же от них ждать!
Народ они часто называют чернью. Собственные фамилии переиначивают на латинский лад, чтобы и именем не походить на простых немцев. Даже внешним обликом хотят они подчеркнуть свою исключительность: носят черные, особого покроя одежды. Латынь им в сто крат дороже родного языка. Они презрительно говорят о толпе.
Ученые мужи из Греческой школы стали заметно охладевать к Мюнцеру. Они недоумевающе пожимали плечами. Поразительно ведет себя магистр Томас! Он все меньше уделяет внимания древней словесности и назидательным спорам об эпистолярном искусстве. Все чаще пропадает он в бедных кварталах. Странный человек! Он связался с перекрещенцами и дошел до того, что осмелился публично расхваливать Шторха. Хорошо, когда о священном писании рассуждает Эразм или кто-нибудь из его последователей. Но что будет, если каждый мастеровой примется толковать библию!
Новую книгу Лютера — «К христианскому дворянству немецкой нации об улучшении христианского состояния» — вырывали у книготорговцев из рук. Меньше чем в три недели разошлись четыре тысячи экземпляров — тираж по тем временам огромный.
Это была яркая, разящая книга. Ее написал человек, который очень остро переживал бедственное положение родной страны. Он ненавидел Рим. Разбивая в пух и прах богословские учения папистов, Лютер показывал, что за ними кроются безмерная жажда власти и неутолимая алчность.
Никакие турки не могли бы так разорить Италию, как это сделали кардиналы. Теперь они принялись за Германию. Отрезвев, дикари немцы поймут, как их провели, но будет поздно, у них не останется ни одного пфеннига.
Лютер с большим знанием дела писал о многочисленных уловках, с помощью которых папа римский выкачивает из Германии колоссальные суммы. «Как дошли мы, немцы, до того, что вынуждены терпеть от папы такой разбой?.. В Рим ежегодно уходит из Германии более трехсот тысяч гульденов совершенно бесполезно и напрасно; и взамен мы не получаем ничего, кроме насмешек и презрения; и мы еще удивляемся, что князья, дворянство, города, монастыри, страна и люди беднеют. Да мы должны удивляться, как еще у нас есть чем питаться!»
Надо лишить Рим тех источников дохода, которые он незаконно присвоил. Не в мирском великолепии и пороках должен пребывать римский первосвященник, а в молитвах о своей пастве. Он должен быть примером всяческого смирения. Если оставить одну сотую папского двора, то и того вполне достаточно. Лютер настойчиво повторял, что всем политическим поползновениям римского престола должен быть положен конец. Папа поглощен мирскими делами больше, чем любой император или король, а ведь его поприще проповедь и молитвы. Пусть он занимается своими обязанностями и предоставит светским властителям управлять странами и народами. В мирских вопросах
Нельзя дольше терпеть положения, в котором очутилась страна. Необходима серьезная реформация различных областей жизни. Лютер предлагал целый ряд изменений: он всеми силами старался поднять престиж светской власти, высказывался за уничтожение паломничества в Рим, за ликвидацию нищенствующих орденов, отмену множества церковных праздников, упрощение месс, отмену интердикта. Он считал, что священник имеет право вступить в брак. Папа разрешает клирику для ведения хозяйства держать в доме прислужницу: мужчину и женщину оставляют вместе, лицемерно запрещая впасть в грех. «Совсем, как если положить вместе солому и огонь и пытаться запретить им дымить и гореть!» Он не видел ничего предосудительного в том, чтобы не блюсти постов. «Сами они в Риме издеваются над постами, а нас заставляют жрать постное масло, которым они даже обувь не дали бы себе смазать. Потом они за деньги продают нам разрешение есть коровье масло и все прочее». А ведь бог раздает свои милости безвозмездно. «Знай твердо одно правило: то, что ты вынужден у папы покупать, не есть благо и не исходит от бога».
Надо уничтожить нищенство, изгнать продавцов индульгенций, реформировать университеты. Он осуждал роскошь, требовал, чтобы было сокращено потребление иноземных товаров. Своих земляков он попрекал обжорством и пьянством. Он ратовал за уничтожение публичных домов. Сколько добрых дел может совершить светская власть!
Книга была написана очень остро. Страницы, на которых римская курия подвергалась критике, так и пышели ненавистью. «Время молчания прошло, и время говорить настало…» Только говорить? Не на крестьянские цепа и не на мечи дворян вроде Гуттена надеется Лютер. Он не зовет к истребительной войне с папистами и не хочет, чтобы страну огласили звуки набата и жаркие возгласы «К оружию!». Он предупреждает, что надо отказаться от применения силы и браться за дело лишь в смиренном уповании на бога. Все свои надежды он возлагает на правителей Германии: они могут и должны провести разумную реформацию. Лютер испугался своей недавней смелости. Красноречивый призыв обратить оружие против папистов оказался пустой фразой. Он очень скоро сообразил, что открытая война всколыхнет широкие массы. А если поднимется чернь — мысль о восставшем народе была для Лютера кошмаром! — то народный гнев обрушится не только на прислужников Рима. Доктор Мартин пошел на попятную. Упаси вас бог понимать буквально выражение «омоем наши руки в их крови»! Это всего лишь слова библейского псалма. Их ни в коем случае нельзя понимать как призыв к кровопролитию. Враги умышленно подхватили эту фразу, чтобы доказать, будто виттенбергский ересиарх подстрекает к убийству папы и кардиналов. Лютер неоднократно протестовал против подобного толкования.
Эта книга Лютера пользовалась огромным успехом. Но Томас Мюнцер не был среди тех людей, которые ее приняли с восхищением. Лютеру нельзя было отказать ни в остром уме, ни в великих знаниях, ни в редком литературном таланте. Его сочный и образный язык, близкий к народной речи, был превосходен, а страстность, с которой он писал о бедах Немецкой земли, подкупающе искренней.
Мюнцер во многом не соглашался с Лютером. Теперь эти расхождения стали еще явственней и заметней. Как часто Мартин не договаривает до конца, останавливается на полумерах и видит зло не там. где оно действительно есть! Он рассуждает об отношении к чехам, зовет вернуться к единству. Чехи повинны в несдержанности, но гораздо большая вина лежит на папе и его присных. Немцы должны уступить и согласиться, что Гус сожжен незаконно. Однако Лютер избегает высказываться о сути учения Гуса, хотя и признает, что не нашел в нем ничего ложного. Он делает основной упор на другое: каким бы страшным еретиком ни был Гус, охранную грамоту нельзя было нарушать. И тут же оговаривается: «Я вовсе не хочу делать Яна Гуса святым и мучеником, как поступают некоторые чехи». Не хочет делать мучеником! А кто же тогда Гус?! Для Мюнцера Гус был святым борцом за правду, человеком, который во имя своих идей не побоялся пойти на мученическую смерть. Мюнцер считал, что чехи, безусловно, правы, когда причащаются под обоими видами, и сам в Цвиккау тайно причащал прихожан из чаши. А Лютер уходил от прямого ответа: причастие под обоими видами «нельзя назвать ни христианским, ни еретическим».