Томка. Тополиная, 13
Шрифт:
Через пару минут, проверив, что жертва не отбросила копыта, туземцы вылили на нее остатки пива. Потом Серый начал расстегивать ширинку штанов.
– Ты еще кучу навали на него, придурок! – смеясь, остановил его приятель. – Пошли, пока народ не сбежался.
Наградив избитого и униженного Самохвалова парой пинков, они направились к насыпи у дороги. Серый приготовился голосовать, чтобы остановить такси…
… До дома Костя добрался уже ближе к вечеру, когда солнце скрылось за пустырем. Пришел пешком, волоча куртку по земле. Папки с ним не было – наверно, в расстроенных чувствах забыл
Он почти весь день просидел на берегу, в двух метрах от кромки воды, забыв об институте, о матери, о мобильном телефоне. Смотрел на зеркальную гладь еще чистой реки, бросал камешки и думал, думал, думал.
Бог весть о чем.
Его возвращение наблюдал из окна квартиры на третьем этаже человек в инвалидной коляске и в темных очках. Очень старый человек. Он с трудом дышал, не очень хорошо видел и почти не разговаривал, поскольку совсем сгубил свои голосовые связки непрерывным курением. Если бы не суперсовременная инвалидная коляска, в оснащении которой не хватало только, пожалуй, спутниковой связи и реактивного двигателя для вертикального взлета, то старик к своим годам выглядел бы не лучше египетской мумии.
Но когда он увидел в окно побитого Константина Самохвалова, что-то в нем сверкнуло. Старик преобразился. Дыхание стабилизировалось, на губах заиграла хищная улыбка, и даже цвет лица от бледно-коричневого стал приближаться к чему-то более присущему живому организму.
– Подонки, – пробубнил старик, поднимая очки на лоб. – Сущие скоты, прости господи…
Когда Константин покинул квадрат окна, старик вернул очки на место, откатился к столу и взял из красивой и, судя по виду, дорогой коробочки сигару. Закуривать не торопился, мял сигару в руках, поглядывая на настенный календарь с изображением полуобнаженной блондинки.
В последнее время любое происшествие в округе, даже мрачное или трагическое, радовало старика, как дворовой праздник с клоунами может радовать детей. В бесконечной череде пыльных будней, когда вечер похож на утро, а день скоро будет неотличим от ночи, чьи-то радость или горе встряхивали и бодрили не хуже энергетического напитка, и в такие дни седовласый пассажир навороченной инвалидной коляски «с турбодвигателем от «Мицубиси» доставал элитные кубинские сигары, наливал бокал «Хеннесси» и предавался разврату.
Нельзя сказать, чтобы он радовался соседским неудачам и проблемам. Вовсе нет. Но в восприятии чужой беды он по духу был близок к журналистам: на всех закрытых семинарах и курсах для пишущей и вещающей братии неустанно повторяется, что лучшие дни для профессионального журналиста – это дни больших событий и катаклизмов, ибо только в такое беспокойное время у журналиста начинается серьезная работа, в которой он может показать то, чему его научили. Все это, разумеется, не указывает на черствость и гнусную бессердечность журналюг – работа бойца спецназа, например, тоже заключается в том, чтобы бегать, бить и стрелять, но почему-то никому не приходит в голову называть его грязным садистом.
Старик в свои
Он еще немного помял сигару в руках, потом отложил ее, передумав курить, налил себе в бокал немного коньяка и снова подкатился к окну. Во дворе на бортике детской песочницы сидел тот противный гармонист в тельняшке. Старик сейчас не мог его слышать и не видел его лица, но был уверен, что Петр горланит одну из тех отвратительных песен, что были написаны во времена строительства Днепрогэса и охоты на космополитов.
Да чтоб ты сдох, скотина!
Старик залпом выпил свои праздничные сто граммов и едва не хватил бокал об пол. Удержался в последний момент. Лечащий врач велел не волноваться ни при каких обстоятельствах, поскольку сильный стресс может его укокошить на месте. Радоваться чужой беде – да, но не прикармливать свою. С другой стороны, «не волноваться» – стандартный совет, следовать которому так же трудно, как уговорить задницу не пугать унитаз после соленых огурцов, запитых молоком. И едва ли лечащий врач, у которого таких едва тепленьких стариков в районе наберется целый вагон, вкладывал в свои слова хоть толику искренней заботы.
Старик откатился от окна кухни, выехал в коридор и, не сбрасывая скорости на поворотах, переместился в темную спальню. Свет включать не стал.
Дыхание участилось. Здесь за окном его ожидал совершенно иной пейзаж. Солнце почти село, только огненно-рыжий край простреливал частокол далекой березовой рощи. Мрачный пустырь отходил ко сну, всего через несколько минут здесь будет черным-черно, и смотреть в окно с этой стороны будет не только неинтересно, но и страшно.
Старик подкатил кресло ближе, со вздохом опустил руки на подоконник. Пришла пора ежевечерней медитации…
В последнее время ему почему-то виделась девушка в белом. Платье было длинное, роскошное, но на подвенечное не похоже, на ногах – белые же туфли. Волосы черные и тоже длинные, заплетены в толстую, похожую на канат, косу. В волосах что-то блестит, какая-то брошь вроде крылышек бабочки или чего-то подобного. Девушка улыбается, машет рукой, будто прощается, и постепенно исчезает – просто тает в тумане. Зато вместо нее появляется Нечто. У старика до сих пор не было никаких мыслей относительно персоны этого второго типа, а так хотелось узнать, что означает видение. Спросить у кого-нибудь – сочтут сумасшедшим и решат, что чудаковатый ветеран всех мировых войн и чуть ли не соратник Багратиона вечерами балуется травкой.
Хотя кто здесь помнит о его существовании?
Этот второй был невысоким, почти маленьким типом самой омерзительной наружности. Круглое личико его отливало желтизной, во рту не хватало половины зубов, вместо ушей висели два изрядно пожеванных пельменя. Руки до колен, как у обезьяны, ноги кривые… словом, гепатитный Голлум. Почему он появляется вновь и вновь и что ему нужно, старик не знал, но почему-то подозревал, что «желтый фраер», как он мысленно окрестил его, появляется неспроста. Возможно, он один из тех, кто…