Томка. Тополиная, 13
Шрифт:
Как и все, о чем я вам рассказываю от третьего лица, собственно.
9
Признаться, отпустил я историю о странностях дома номер тринадцать по Тополиной улице на некоторое время. Точнее, не отпустил даже – я о ней забыл. Меня преследовали свои собственные призраки.
Призраки прошлого, да.
А ведь мне казалось, что жизнь устаканилась окончательно, даже с учетом предполагаемых изменений в личной жизни. Никто больше не будет дергать, терзать, пить кровь. Баба с возу – кобыле легче, без сомнения. Но вот она, баба, нарисовалась опять и, кажется,
Томка в тот первый за многие годы вечер общения с матерью без умолку трещала, рассказывая о белках в парке, о каруселях, о том, как они с мамочкой сели в «Дикий поезд» (это у нас такой щадящий вариант американских горок) в самую последнюю вагонетку и орали как безумные на крутых виражах. Я аж гусиной кожей покрылся, представляя свою драгоценную на такой верхотуре. Еще Томка нахваливала купленное мамой мороженое и леденцы и предъявила подаренную ею игрушку – пистолет, стреляющий мыльными пузырями (я на такие игрушки во время прогулок в парке, честно говоря, жмотился, потому что знал об их недолгой жизни, а стоили они очень даже недешево; видимо, Марина могла позволить себе шиковать).
Словом, я еле успокоил свою возбужденную дочурку, но она еще долго ворочалась в постели, не желая засыпать. С Мариной же мы больше не перебросились и парой слов в тот вечер: она просто подвезла Томку к подъезду на своей машине – теперь у моей бывшей не красная «тойота» от Виктора Кормухина, а белоснежный «БМВ» от Валуйского – сказала «спасибо» и робко выразила надежду, что хотела бы почаще проводить с дочерью вечера. «Может, как-нибудь с ночевкой ее к себе возьму?» – сказала она будто бы между делом, не глядя мне в глаза, но я оставил эту реплику без ответа.
Этого еще не хватало! Чтобы Тамара Данилова ночевала в доме, где ее родная мать имеет статус содержанки? Шиш с маслом!
Но мог ли я запретить? Марина права, на этот счет не было у нас на руках никаких судебных решений, стало быть, в глазах закона оба родителя имеют абсолютно равные права и возможности.
В общем, заморочек мне в те сентябрьские дни хватало и без всяких домов на Тополиной улице. Марина больше не появлялась, только звонила пару раз и оба раза просила к телефону Томку. Они долго о чем-то болтали, дочка смеялась, рассказывала о своих делах в садике, о ссорах с подружками. Ревность вонзила мне обоюдоострый нож прямо в грудь – вонзила и поворачивала, доставляя невыносимые страдания. Мне почему-то стало казаться, что моя кровинушка ускользает от меня, хотя, будь я более адекватен, смог бы заметить, что в наших с ней отношениях ничего не изменилось. Однако я не задавал никаких вопросов про маму. Я боялся, что услышанное сделает меня совсем уж несчастным.
Однажды я принес отцовские терзания в клювике своей возлюбленной. Мы отдыхали вечером с ребятишками в школьном дворе. Томка и Ванька катались на велосипедах по стадиону, а мы сидели на раскладных стульчиках рядом на зеленой лужайке и пили пиво.
– Я понимаю, что ты чувствуешь, милый, – сказала Олеся, поглаживая меня по руке. – Наверно, материнская и отцовская любовь все-таки разная, но законы действуют те же.
– Какие?
Она улыбнулась мне как непроходимому идиоту.
– Разведенные родители – собственники. Я не говорю о странных родителях, которые после развода улетают на Марс и не платят алиментов, я
Я покачал головой, хотя понимал, куда она клонит.
– Настоящая родительская любовь – самая чистая и искренняя. Она лишена эгоизма. Ты счастлив, когда счастлив твой ребенок. Вот смотри, – она кивнула на наших ребятишек, которые на противоположной стороне стадиона о чем-то оживленно спорили, столкнувшись велосипедами; Ванька катался на высоком подростковом велике, а моя козявка добивала «малышковый лисапед», как она его называла, еще вчера избавившийся от дополнительных двух колес. – Неужели сердце не радуется? Смотри, как им здорово.
Я не мог удержаться от улыбки. Олеська была права: сердце мое наполнялось счастьем – тем самым счастьем, которого постоянно боишься лишиться.
– Если Томке хорошо с мамой, если они весело проводят время – это прекрасно. Девчонка счастлива, и ты счастлив тоже. Если же ты испытываешь острое желание привязать ее к себе цепью, значит, с тобой как с родителем что-то не в порядке. И тебя надо лечить…
Она взяла меня за ворот рубашки и толкнула. Я свалился со стульчика, упал на траву. Олеся навалилась сверху. Ее распущенные волосы щекотали мне щеки, глаза светились… да-да, тем же самым счастьем, которое я боялся потерять.
– Тебя полечить, милый?
– Какие способы лечения вы предлагаете, доктор?
Она коснулась моего носа пальчиком. Провела им вниз, замкнув губы.
– Способ один – любовь.
Мы поцеловались. Какого черта, собственно, что на нас может смотреть весь школьный стадион, испытывавший сегодня аншлаг по причине хорошей солнечной погоды? Мы были влюблены, нам было хорошо…
… пока не зазвонил мой телефон.
– Прости, милая, я отвечу.
Олеся слезла с меня, присела рядом на траву. Я вынул телефон из заднего кармана джинсов. Увидев имя звонящего, я почему-то покраснел. Но не смог удержаться, чтобы не ответить на звонок вот так:
– Да, Танюш, привет.
– Привет, Антон. – Она была взволнована. – Удобно говорить?
Я покосился на Олесю. Без сомнения, она услышала мое любезное обращение к другой женщине и оставила зарубку на память.
– Да, слушаю тебя.
– Помнишь разговор о моем доме? Я оказалась права.
– Что случилось?
– Трагедия… серьезная трагедия. Ты не дома? Будешь дома, зайди в интернет – мы на всех главных страницах новостных сайтов.
– Черт…
Я совершено искренне огорчился. Голос Татьяны не позволял усомниться в серьезности произошедшего.
– Нам нужно встретиться, Антон.
– Срочно?
– Нет, терпит до завтра. Даже лучше завтра, а пока почитай все в интернете.
– Хорошо. Созвонимся завтра.
Я сунул телефон в карман. Посмотрел на детей. Томка и Ванька благополучно разъехались. Ваня катался против часовой стрелки, как принято на всех стадионах мира, а Томка, понятное дело, наоборот.
– Что-то не так? – поинтересовалась Олеся, не глядя на меня.
– Видимо, да.
10