Томминокеры. Трилогия
Шрифт:
Лампа раскачивалась, бросая голубоватые блики на окна и выхватывая из кромешной тьмы очертания крыльца. Андерсон видела разводы на стекле от первых дождевых капель, затем они превратились в целые ручьи, которые хлестали с навеса над крыльцом; размытые дорожные колеи; почтовый ящик, закрытый козырьком, потоки с веток. Мгновение спустя оглушительно грянул гром, и Питер метнулся к ней, громко скуля. Свет погас. Они оба оказались в кромешной тьме; ни зги не видно. Казалось, исчезло все окружавшее их. Судя по всему, электричество отключили централизованно.
Андерсон попятилась было за фонарем, однако ее рука повисла в воздухе.
На противоположной
Она повернулась к Питеру, слыша, как хрустнули затекшие сухожилия у нее на шее, уже примерно представляя, что ей предстоит увидеть. Зеленый свет лился из глаза собаки. Из левого глаза. Он широко раскрыл глаз, в котором горел колдовской зеленоватый свет, смахивающий на огни святого Эльма, появляющиеся на мачтах при безветренной туманной погоде.
Нет… дело не в самом глазе. Светилась именно катаракта… по крайней мере то, что оставалось от катаракты. Она значительно уменьшилась, даже по сравнению с дневным осмотром в клинике. Левая часть морды Питера светилась жутковатым зеленым светом, ни дать ни взять, как у монстра из комиксов.
Ее первым побуждением было встать с кресла и отскочить от Питера, и бежать куда глаза глядят… но ведь это же был Питер, ее Питер, в конце концов. Питер уже и так ни жив, ни мертв, а если она бросит его, он будет просто в ужасе.
В темноте за окном грянул гром, и они оба так и подпрыгнули на месте. Дождь лил как при Великом Потопе. Андерсон снова перевела взгляд на противоположную стену: размытое и пульсирующее пятно было все там же. Ей вспомнилось время, когда она ребенком лежала в кровати и наблюдала игру теней от ее рук на противоположной стене.
А между прочим, какое тебе до этого дело, Бобби?
Зеленое свечение уничтожало катаракту в глазу Питера. Съедало ее. Она снова взглянула на собаку и еле удержалась от крика, когда Питер лизнул руку.
За всю ночь Бобби Андерсон едва удалось сомкнуть веки.
Глава 4
Раскопки, продолжение
1
Когда Андерсон наконец проснулась, было уже почти десять часов утра; и свет горел, видимо, провода все-таки починили. Она встала с постели босиком, выключила свет и выглянула из окна. Питер сидел на крыльце. Андерсон впустила его в комнату и внимательно осмотрела его глаз. Пережитый вчера ужас полностью рассеялся при свете дня, страх сменился любопытством. Кто угодно потерял бы голову, увидев в темноте то, что видела вчера она, когда бушует буря и дождь льет, как из ведра.
Однако почему же Эйзеридж ничего не заметил?
Ну это нетрудно объяснить. Излучение существует и днем и ночью, просто при ярком свете его трудно заметить. И все-таки удивительно, как она ничего не заметила прошлой ночью… между прочим, ей понадобилось два дня, чтобы заметить сокращение катаракты. К тому же… Эйзеридж очень занят, и человек он очень замкнутый. Он осмотрел глаз Питера через старый офтальмоскоп и подтвердил ремиссию катаракты… но не обратил внимания на зеленое свечение.
Может, он
В глубине души она недолюбливала нового ветеринара, находя у него множество недостатков; может быть, потому, что ей очень нравился доктор Даггетт и она допускала глупое предположение, что доктор Даггетт будет рядом все время, пока Питер жив. Довольно глупо негодовать на переезд старого врача, и даже если Эйзеридж ошибся или не захотел увидеть, что Питер молодеет, он все равно достаточно компетентный ветеринар.
Катаракта, светящаяся зеленым… просто в голове не укладывалось, что он мог просмотреть ее.
Это навело ее на мысль, что, когда Эйзеридж осматривал пса, зеленого свечения просто не было. По крайней мере, в тот момент. Итак его не было, когда они пришли, не было во время осмотра. Оно появилось только тогда, когда они собрались уходить.
Стало быть, свечение в глазах Питера началось только тогда?
Андерсон размяла «Грэви Трэйн» в миске Питера и стояла у раковины, щупая струю, дожидаясь пока пойдет теплая вода, чтобы залить ею консервы. Из-за устаревшей системы нагревания, ожидание затянулось надолго. Андерсон уже давно собиралась обновить сантехнику, однако все это откладывалось из-за весьма неприятного типа по имени Делберт Чиллес, иметь дело с которым ей не хотелось. Он рассматривал ее, будто знал, как она выглядит без платья (его глаза говорили: «Конечно не очень, но еще куда ни шло»); он всегда интересовался, не собирается ли она «написать еще одну книгу». Чиллес любил повторять, что он мог бы быть отличным писателем, но он слишком энергичен «и ему не светит сидеть целыми днями на одном месте». Недавно она уже собиралась было обратиться к нему, когда труба лопнула от холода. Вместо того чтобы приступить к делу, он спросил, не хочет ли она прошвырнуться куда-нибудь. Андерсон вежливо отказалась и Чиллес ей этого не простил. «Ты даже не предполагаешь, какого маху ты дала, красотка», — сказал он. «Я знаю, что я делаю, когда говорю нет», вертелось у нее на языке, но она предпочла промолчать — как ни злилась Андерсон на него, она знала, что, возможно, придется еще обратиться к нему. Почему, когда тебе приходит вовремя в голову действительно хорошая отповедь, ты предпочитаешь не воспользоваться ею?
Ты могла бы обзавестись чем-то вроде кипятильника, Бобби, прозвучал чей-то голос в ее сознании, но чей? Уж не тронулась ли она умом? Но ведь это разумно, настаивал тот же голос. Все, что ты должна сделать…
Но тут вода потеплела, и она забыла про нагреватель. Андерсон залила консервы, поставила миску на пол и позвала Питера есть. За последние дни аппетит у него явно улучшился.
Надо бы проверить его зубы, подумала она. Может быть можно вернуться к «Мясу Грейнс». Копейка, как известно, рубль бережет, а американские читатели не ломятся к тебе в дверь, детка. И…
И когда же именно начался переполох в клинике?
Андерсон попыталась восстановить последовательность событий. Чем больше она думала об этом, тем больше ей казалось — конечно, она не присягнула бы, что отправной точкой событий был момент, когда доктор Эйзеридж закончил осмотр катаракты и убрал офтальмоскоп.
«Обратите внимание, Ватсон», — внезапно раздался голос Шерлока Холмса, представленный дикцией Базиля Расборна, — глаза светятся. Но… не сами глаза, а катаракта.
Но Андерсон не заметила свечение, хотя могла бы. Доктор Эйзеридж тоже, хотя ему сам Бог велел.