Топография счастья
Шрифт:
Эффект правдоподобия в литературе зачастую достигается за счет прямой документальности или псевдодокументальности. На восприятие при этом распространяются психологические закономерности, характеризующие рецепцию визуальных медийных образов: репортажи с места событий, прямые включения, многочисленные ток- и так называемые реалити-шоу призваны привлечь внимание зрителя своей «беспрецедентной откровенностью». Дневниковая форма воспринимается как сходная по функции с визуальным способом подачи информации — и в наше время эксплуатируется как никогда часто. Субъективность и непосредственность такого повествования столь интенсивны и экспрессивны, что читатель воспринимает его как безусловно «достоверное» — как своего рода репортаж с «места событий». Современному автору приходится искать компромиссное решение: прежде всего необходимо элементарное физическое завершение книги; затем нужно не разуверить читателя в правдивости повествования и (что открыто декларируют авторы «женских» романов) вызвать у него ощущение «счастливого финала». Роман «Дневник
Обратившись непосредственно к анализу финала, мы в первую очередь должны ответить на стандартный вопрос «неакадемического» характера: «Чем закончилась книга?» Бриджит и Марк Дарси вместе встречают Рождество. Для классического счастливого финала «Дневнику…» не хватает свадьбы, обещания свадьбы или намека на продолжение отношений Бриджит и Марка. Тем не менее подобный финал воспринимается читателями как счастливый.
Ощущение счастливого завершения придает роману кольцевая композиция, подчеркивающая годовой цикл: повествование начинается 1 января и завершается 26 декабря — это почти целый год, обрамленный двумя празднованиями. Повествование, как и год, и начинается со списка «новогодних зароков» («New Year Resolutions»), а заканчивается подведением итогов уходящего года. «Как твоя личная жизнь?» (11, 300) — реплики второстепенных героев в заключительной части дословно повторяют диалоги из первой главы; с этим ненавистным для Бриджит вопросом обращается к ней дядя Джеффри соответственно на страницах 11 и 300. Последняя страница романа — список «достижений» Бриджит за прошедший год. Последнее предложение выдержано в самых положительных интонациях и содержит в себе ключевое слово «прогресс»: «Выполнила 1 новогоднюю резолюцию (оч. хор.) Замечательный годичный прогресс» (310). Таким образом, новость о воссоединении героини и ее возлюбленного читатель воспринимает в сгущающейся атмосфере завершенности и подведения итогов (пусть даже расставание длилось всего несколько минут и вовсе не представляло угрозы отношениям); рамочная конструкция романа усугубляет ощущение целостности, цикличности, совершенствования (прогресса), что и способствует формированию ощущения «счастливого финала». Романное время, в котором развивались события, прекращает течение, приобретая черты мифологического циклического времени. Повторяемость, положительная развязка и псевдодокументальность рождают у читателя чувство удовлетворения, а также дают жизненный импульс. Псевдодокументальность, которой до сих пор было окрашено повествование, отступает на второй план, построманное мифологическое время, возникающее в финальных строках, лишает описываемые события исключительности и придает им аксиоматичность.
Миф придает художественному образу суровость закона. Другими словами, он превращает что бы то ни было в аксиому: реальность — это истина, догматы изменить невозможно [451] .
Кинематограф, благодаря своей масштабности, сделал более очевидной жизненную потребность человека мифологизировать происходящее, т. е. анализировать частное и впоследствии обобщать его, переводя в своеобразный архив прецедентов, при помощи которых совершаются и анализируются новые поступки.
451
Bir'o Y. Profane Mythology: The Savage Mind of the Cinema / Trans, by I. Goldstein. Indiana Univ. Press, 1982. P. 75. (Перевод мой. — M.C.).
Концепт времени является одним из основополагающих в человеческой деятельности вообще, так как время ее формирует и организует. С этой точки зрения художественное произведение — это попытка писателя охватить большой отрывок времени и его событийность. Поэтому мы можем найти множество примеров, когда романное время сводится к одному году, месяцу, даже дню, событийная нагрузка которого велика и подразумевает гораздо больший отрезок времени. Таким образом человек пытается дистанцироваться от реальности и посмотреть на жизнь в другом масштабе: в обособленных временных рамках и через призму классических произведений, которые, подобно мудрым пословицам и поговоркам, диктуют вечные истины.
В заключение рассмотрим роман популярного британского писателя Ника Хорнби «А Long Way Down» («Долгий путь вниз», 2005). Известность к нему пришла благодаря романам «Fever Pitch» (1992) и «Hi-Fi» (1995). Отличительной чертой романов этого писателя является подчеркнутая откровенность, исповедальная манера, причем рассказчиком выступает, как правило, типичный представитель среднего класса современной Великобритании. Оба эти обстоятельства сделали Хорнби основоположником так называемой «pal’s lit», «литературы для парней». Хелен Филдинг, Софи Кинселла, Мэриан Киз, Джейн Грин и другие авторы «дамского романа» плодотворно используют жанр дневника с его ставкой на псевдодокументальность. Каждая новая книга в этом жанре — очередное «откровение», с той лишь разницей, что герои романов Хорнби склонны рассуждать не о покупках, магазинах и распродажах («невозможно было пройти мимо именно этих туфель или именно этой сумочки»), а о футболе, музыке, классических фильмах «для парней» (к которым, например, стандартно причисляются «Крестный отец» и «Звездные войны»). Пристрастия и увлечения героев созвучны переживаниям читателя и читательниц, которые узнают себя в этих дневниковых откровениях со смешанным чувством радости узнавания и стыда за то, что их секреты оказались раскрыты. Псевдооткровенность завоевала популярность романам Хорнби не только среди мужчин, но и среди женщин.
В романе «Долгий путь вниз» вместо одного «исповедующегося» героя предстают сразу четыре. Автор не прибегает к форме дневника, а создает стилизацию устного монолога (отсюда сбивчивый синтаксис и неожиданные переходы от одной мысли к другой):
Но те десять минут, которые я потратила на разговор с Гашиком, изменили ход истории. Но не истории вообще, как это произошло, например, в 55 году до нашей эры или в 1939-м — если, конечно, кто-нибудь из нас не изобретет машину времени, или не предотвратит завоевание Британии «Аль-Каидой», или еще что-нибудь в этом духе. Но кто знает, что бы с нами стало, не приглянись я Гашику? Ведь я уже собиралась домой, когда он со мной заговорил, и тогда, возможно, Мартин с Морин погибли бы, а еще… в общем, все было бы по-другому (11–12) [452] .
452
Hornby N. A Long Way Down / Пер. с англ. А. Степанова. L.: Viking, 2005. (Здесь и далее страницы указаны в тексте статьи).
Повествование в романе ведется голосами четырех человек, которые избрали местом для самоубийства крышу одного и того же дома. Герои романа имеют разное происхождение. Мартин — в прошлом ведущий успешной утренней телепрограммы, а на момент действия — человек, который был осужден за развращение малолетних, от которого ушла жена, который не может видеться с детьми и которого преследуют личные несчастья. Морин — мать-одиночка; ее сын Мэтти родился с серьезными повреждениями мозга, поэтому Морин отдает все свое время уходу за ним. Джесс — подросток из обеспеченной, но неблагополучной семьи. Ее старшая сестра пропала несколько лет назад (полиции так и не удалось обнаружить тело), после чего семейная идиллия разрушилась, и Джесс стала скрываться под маской грубости и сквернословия; она чрезвычайно конфликтна и невнимательна к тому, что говорит и как это влияет на остальных людей. Наконец, Джей-Джей — неудачливый музыкант, приехавший в Лондон из США. Его группа распалась, не добившись успеха. Его бросила девушка, из-за которой он и приехал в Англию. У каждого их них свои причины спрыгнуть в новогоднюю ночь с крыши Топперс-хаус — самой популярной среди самоубийц крыши Лондона. Мартин утратил уважение других и уважение к себе. Морин больше не в силах присматривать за сыном-инвалидом, который как будто служит ей немым укором за единственный роман в ее жизни. Джесс не может найти понимания в семье и наладить отношения со сверстниками. Джей-Джей не понимает, как он опустился до того, что должен доставлять пиццу, чтобы добыть денег на билет домой, и почему не способен зарабатывать своей музыкой.
Никто из них не предполагает встретить на «крыше самоубийц» кого-либо еще, и нарушенное одиночество лишает их решительности. Сплоченные суицидальным порывом герои, тем не менее, не решаются на прыжок, а, напротив, вступают в общение. Им, принадлежащим к разным социальным слоям, трудно найти общий язык, но они, неожиданно для самих себя сформировав некую особую группу, вместе начинают стремиться к преодолению кризиса. Повествование поочередно переходит от одного героя к другому. Увеличивая количество взаимосвязанных исповедальных голосов, автор фокусирует внимание читателя не только на признаниях героев, но и на их общности. Их объединяет желание быть любимыми и чувствовать себя частью некоего целого. Хорнби отталкивается от принципов, на которых строится нарративная психотерапия: беседа, обсуждение проблем и причин, которые привели героев к попытке самоубийства, позволяют им преодолеть кризис и обрести новые цели.
Завязка романа как будто ставит читателя в тупик: герои один за другим предстают нашему вниманию, но тут же собираются исчезнуть, спрыгнув с крыши небоскреба. Конфликт ожиданий формируется мгновенно: чтобы повествование продолжалось, автор, скорее всего, должен каким-либо образом удержать своих персонажей от прыжка. Соответственно, читатель выстраивает собственные предположения относительно того, вернутся ли герои к мысли о самоубийстве или смогут окончательно преодолеть кризис. И, таким образом, концентрируется на том, как именно они преодолевают кризис.
Динамике развития конфликта отвечают подвижность и изменчивость читательского прогноза. Внимание последовательно фиксируется на временных рамках — сроках жизни, которые устанавливают себе сами герои. Сначала они выбирают 14 февраля, День Святого Валентина, чтобы вновь обсудить возможность самоубийства в случае, если не смогут найти выход из ситуации (каждый — своей). Затем договариваются перенести встречу на 31 марта, т. е. на девяностый день после наступления нового года. При этом один из героев ссылается на мнение психологов, будто человеку необходимо именно столько дней, чтобы преодолеть кризис, поэтому все четверо (а значит, и читатель) с интересом и со скрытой надеждой ждут исполнения девяностодневного срока.