Тополиный пух
Шрифт:
Нет, и волнения никакого тоже не было, только ожидание. И, наконец, раздался звонок в дверь. Эдя кинулся открывать, хотя на это имел полное право прилетевший из Америки хозяин. Но Лев только усмехнулся, прошел в комнату и сел в кресло.
И правильно сделал, потому что, когда увидел входящего в комнату невысокого, квадратного такого, лысого пожилого человека, который с широкой улыбкой, что называется, на все лицо, шел к нему с протянутой в приветствии рукой, почувствовал вдруг в ногах жуткую необъяснимую слабость. И если б стоял сейчас, точно рухнул бы. Ну, может, и не рухнул, но на ногах бы не удержался.
— А вот и он наконец! — восклицал мужчина. — Прямо как юный пионер! Его зовут, а он — всегда готов, верно говорю, Лев Зиновьевич?
— Да, — выдавил Лев, — известно, пионер — всем пример, Федор Федорович. — Он, не вставая, протянул руку. — А вы, гляжу, не меняетесь. И повадка та же, и внешность, и служба, да?
— Устал? — не ответив на вопросы, Кулагин пожал вялую ладонь Льва. — Ну, сиди, сиди, не вставай, отдохни после долгой дороги, — разрешил он, ногой подвинул себе стул и сел на него верхом, как всадник, устроив локти на спинке. Потом обратил наконец внимание на Эдю и мелко засмеялся: — Удивлен? — Он пальцем показал на него Льву. — А того- не знает, что мы уже сто лет знакомы! Верно говорю, Лев Зиновьевич?
— А куда от вас денешься? — вздохнул Липский и пожал плечами.
Он вспомнил свои размышления в Бостоне перед тем, как покинул дом, и подумал, что самое глупое и бесполезное на свете — это намечать заранее контуры своей мести. Всегда есть вероятность попасть впросак. И вот уже не ты примеряешь, а тебя примеряют, да так, что не дай боже, мало не покажется…
Но Федор Федорович, кажется, не собирался поднимать старые пласты. Он посмотрел на пустую бутылку от боржоми и небрежно сказал Эде:
— Принеси бутылочку. И открой, сделай милость. Стаканчик не забудь! — крикнул уже вдогонку. И когда тот ушел на кухню, посмотрел без улыбки на Липского и негромко сказал: — А ты ничего, выглядишь молодцом. И хорошо, что старое не забыл. Я тебя не дергаю, напоминать ничего не буду, сам должен помнить, а теперь просто встретились, как старые знакомые. И все.
— И все? — переспросил Лев.
— А как вести себя будешь. Ну, что ты там, заснул, парень? — крикнул в сторону кухни.
Тотчас появился Эдя со стаканом в руке и открытой бутылкой минеральной воды.
— Я думал, вам поговорить надо, — насмешливо прищурился он.
— Ты гляди! Это ж о чем? — удивился Кулагин такой неожиданной наблюдательности у человека, которого он и в грош не ставил.
— О своем, как говорится, о девичьем, — хмыкнул Эдя, ставя принесенное на стол.
— Ты говори, да не заговаривайся, — строго предупредил Кулагин и стал шумно пить. Отставил стакан, достал из кармана толстый конверт и швырнул на стол: — Берите, разглядывайте, да только держите себя в руках, а то у некоторых любопытных преждевременное семяизвержение начинается. Или вы оба не по этой части? — Он поочередно взглянул на Льва, потом на Эдю. Но тему развивать не стал. Другой рукой бросил туда же, на стол, второй конверт — потоньше. — А это компромат, как вы его называете. Информация. Картинки можете взять себе на память, а чего отберете для печати, а также саму статью покажете мне завтра. И ты, парень, не мешал бы коллеге, — снова уставился он змеиным взглядом на Эдю. — Человек с дороги, устал, ему посидеть, подумать, прикинуть надо. Телефончик я твой знаю, Лев Зиновьевич, — тут он обернулся к Липскому, — завтра в первой половине позвоню, побеспокою, стало быть. А вы тут без меня языками не того… не надо, нет! Это я про молодого. А ты, Лев Зиновьевич, и сам знаешь, что бывает, когда люди лишнее болтают. Ну, до завтра.
И он ушел, хлопнув входной дверью.
Липский сидел молча, держа в руках конверты, но не открывая их. Эдя хотел у него что-то спросить, но Лев махнул ему рукой, и этот жест можно было понять как желание человека с дороги остаться наконец одному.
— Мне тоже уйти? — догадался Эдя.
— Да, сделай, милость, как говорит этот… — кивнул он на дверь.
— Я, правда, тебе сегодня больше не нужен? — В голосе Эдди прозвучала надежда, а в глазах так и плескалась растерянность. Вот сейчас он уже точно ничего не понимал. А ведь показалось, что сообразил.
— Давай завтра, можно пораньше. А я тут посмотрю, почитаю, прикину… — Липский поднялся и бросил конверты на стол.
— Значит, по макету, — заторопился Эдя, — нам нужно не меньше пяти страниц текста, машинку я тебе принес, она в кабинете. Как ты любишь, электрическая. Работает, как часы, ленту поставили совсем новую, еле нашли, представляешь, оказывается, их производством занимается только одна какая-то захудалая артель!
— Ладно, — снова отмахнулся Лев, — пять так пять, посмотрим. Подъезжай завтра к восьми. Завтрак приготовишь. Я, как всегда, рано встаю.
— Может быть, тебе еще что-нибудь надо?
— Ты занимайся гонораром, а все остальное — это мое личное дело…
— Хорошо, Лева… Но, может, ты мне все-таки объяснишь?
— Что тебе не понятно? — уже раздраженно спросил Липский.
— Откуда вы с ним знакомы? — Эдя кивнул на дверь.
— А он — один из тех, кто меня сажал, — неожиданно нашелся Лев. — И все из-за академика Сахарова, вот так… Смешно! Но ведь у нас же говорят, что, кто старое помянет, тому… чего там?
Эдя молчал, с восхищением глядя на своего друга…
Глава девятая
АМЕРИКАНСКИЕ СТРАДАНИЯ
1
Вашингтон встречал Александра Борисовича ясной солнечной погодой. На небе — ни облачка. Это было заметно еще на подлете, когда далеко внизу стала разворачиваться панорама желто-зеленой топографической карты. Празднично улыбающаяся стюардесса сообщила пассажирам, что за бортом их ожидает прекрасный теплый день с температурой в 63 градуса.
Турецкий сперва испугался, а потом вспомнил, что у них же тут отсчет по шкале Фаренгейта, а это совсем не то же самое, что по привычному для европейцев Цельсию. Кажется, разница между ними составляет 5/9. Стал мысленно прикидывать и запутался окончательно. И тогда, сунув книжку, которую читал во время полета, в багажную сетку на спинке переднего сиденья, жестом подозвал девушку и спросил на «своем» английском, сколько это примерно будет градусов, если взять за основу шкалу привычных ему ценностей? Девушка, однако, поняла смысл вопроса и, смеясь, ответила, что это где-то около плюс двадцати градусов. Ни один из собственных ответов Турецкого не подходил под эту цифру, значит, в школе он получил бы двойку.
А книжку эту, формата «покет-бук», с которой он навсегда расстался, оставив ее для следующего пассажира, ему сунул перед отлетом Миша Майер. Проходя в аэропорту Франкфурта мимо газетно-книжного киоска, тот зачем-то купил ее, а провожая Турецкого, сунул ему в карман. Слова при этом были сказаны просто восхитительные:
— Ты потом, от скуки и если в сон не потянет, полистай ее. Это типичный образец новой молодежной американской литературы. Я думаю, твоему английскому этот сленг будет хорошим подспорьем.