Топор правосудия

Денисов Вячеслав Юрьевич

– Он точно вечером придет? – полюбопытствовал, листая «XXL», Пащенко.

– Да откуда я знаю? – Анюта выглядела уставшей. – Он что, муж мне? Так, потаскун. А сейчас и потаскать его не за что…

Вадим переглянулся со Струге. Сегодня целый день люди говорили им правду.

– Анна, а Перченков не рассказывал тебе об уголовном деле, которое у него находится? – Антон, развалившись на кожаном диване, лениво перебирал клавиши на «лентяйке». – У него с собой папка какая-нибудь была?

– Нет, только этот баул с шубами. Но перед тем как уйти, он вынул один мешок и унес собой.

– Это напоминало толстую папку? – попытался навести полупьяную женщину на правильный ответ Пащенко.

– Мешок может напоминать папку? – Оказывается, она была не так уж пьяна. – Если папка и была, то она была в мешке. А с каких это пор Перцу менты стали доверять на руки уголовные дела?

Антон прокашлялся и выключил телевизор.

– Ты бы чайку, что ли, приготовила, голубушка?

Дойти до кухни Анюта не успела. В коридоре послышался стук, от которого она побледнела и прижала ладони к горящим от алкоголя щекам.

– Это Перец…

Струге сам не мог понять тех чувств, что одолели его в тот момент, когда Повелкова пошла открывать дверь Перцу. Это было и приближающееся облегчение от того, что рассыпавшийся было карточный домик, выстраиваемый годами, вновь обретает свои знакомые очертания, и боязнь того, что Перченков через минуту произнесет фразу, которая лишь добавит мучений. «Я сжег дело, – скажет Перец. – В этой квартире. А пепел смыл в унитаз».

– В любом случае, – Пащенко сидел рядом с Антоном на диване и не сводил с друга глаз, – это все, что можно сделать. Зато ты не будешь потом убивать себя за то, что не исправил все тогда, когда это было возможно.

Повелкова уже впускала Перца в квартиру. Единственное, что беспокоило – ощущение, что Перченков заявился не один. И потом: Анюта дверь открыла, а вот звука закрываемого замка слышно не было.

– Она не предупредит его? – заволновался прокурор.

Струге поморщился:

– Ей неприятностей с братвой хватает. Перец – не тот субъект, из-за которого нормальная баба рисковать будет. Повелковой еще с ментами недоразумений не хватало…

Но тут в комнату, в которой сидели и ждали появления Перца, спиной вперед вошла Анюта. Вид у нее был такой, словно перед ней двигался не Витя Перченков, а уссурийский тигр. На самом деле тигра, конечно, не было – его роль исполнял Урюк, очень хорошо знакомый Пащенко. Гражданин Ташхабатов надвигался на Анюту, держа перед ее лицом ладонь с разведенными пальцами. Он еще не видел мужчин, сидящих на диване, но те уже очень хорошо видели его.

– Я тебе, сука, сейчас… – Урюк уже хотел приложиться к макияжу Анюты, но тут наконец заметил Пащенко и Струге. Судья для Ташхабатова был никем, а вот транспортный прокурор, возбуждающий в отношении него уголовные дела раз в год, был знаком очень хорошо. Именно поэтому, когда он встретился с Пащенко взглядом, свою фразу он закончил не совсем так, как намечал. – …С Восьмым мартом поздравлять буду. С праздником, Анюта Валентиновна, дорогая…

– Международный женский день уже миновал, Ташхабатов, – сообщил Пащенко. – Пасха на носу. Ну-ка заводи сюда своих чернооких цветочниц и присядь. Разговоры разговаривать будем.

– Вадим Иванович, здравствуйте. Я и не знал, что вы здесь будете. Я бы коньяка ящик прихватил. Дорогой гость у Анюты…

Черные, как чугунки, подчиненные Урюка в недоумении топтались в двух комнатах. С дивана ситуацией «рулил» не Муса, а какой-то бледнолицый в свитере. Конкуренты по выколачиванию долга?

– Где Перец? – спросил Струге, вставая с дивана.

Урюк взглянул на Пащенко, пытаясь найти объяснения столь дерзкого поведения незнакомого ему человека.

– Он еще хуже, – подтвердил полномочия друга Вадим.

– Перец остался у «Сибирской розы», уважаемый, – осторожно объяснил Ташхабатов. – Я спросил, где живет уважаемая Анюта Валентиновна – ее нет на рынке, люди беспокоятся, может, лекарств каких нужно, денег… Перец сказал, что у Анюты Валентиновны все в порядке, приболела немного, чужого душевного тепла ей не хватает…

– Врет он все! – вскричала пьяненькая Анюта. – Они меня убивать приехали!

– Вай, – сказал Урюк. – Зачем хороших людей обижаешь, Анюта Валентиновна?

– Где Перец, милейший? – повторил Струге, приблизившись к Урюку уже вплотную.

– Мы поговорили, он рассказал, как быстрее доехать до Анюты Валентиновны, и вышел из машины. У человека свои дела, у нас – свои. Зачем человека задерживать?

Пащенко вынул из кармана телефон, и Урюк с трепетом в глазах замер. Вряд ли прокурор может сделать что-то хорошее. Скорее всего…

– Земцов? Привет, Пащенко. Возьми людей и подъезжай на улицу Гоголя…

Пока он называл адрес, Струге скользил глазами по рукам таджиков. Таджики тоже вряд ли могут сделать что-то хорошее…

Повернувшись к Урюку, один из «чугунков» что-то начал говорить ему. Это очень не понравилось Струге, совершенно не владевшему таджикским, но смысл произносимого ему был ясен и без переводчика. Еще больше ему не понравилось лицо Урюка, который не одернул своего человека. Авторитет Пащенко для Урюка был очевиден, однако таджик нарушил основное правило: Урюк, который на правах авторитета должен был пресечь наглость «шестерки», лишь пошевелил губами.

Все решило мгновение. Струге готов был поклясться, что Пащенко развесил уши. Но дальнейший ход событий заставил его поверить в то, что прокурор в состоянии одновременно делать сразу несколько дел.

В тот момент, когда «говорун» из свиты Ташхабатова нырнул рукой за отворот традиционного для южных людей красного пиджака, Пащенко выдернул из кармана пистолет.

«Когда он успел переложить его из кобуры в карман?!»

В экстремальной ситуации люди мгновенно делятся на тех, кто в состоянии мгновенно анализировать и принимать верные решения, и на тех, кто сразу перестает думать, а потому совершает необъяснимые вещи.

Бывший боксер Струге, к счастью, относился к первым.

После появления оружия он с разворота врезал левым хуком стоящему справа от него таджику.