Топор с посеребренной рукоятью
Шрифт:
«Бедный дурак, — мысленно сказал я. — Неужели же возможно, чтобы человек, так бесстрашно смотревший в глаза смерти, мог отдать все свои помыслы и забыть всякое самолюбие ради этой жалкой девчонки, — девчонки, которая к тому же бежит от него и ненавидит его? Любая женщина полюбит его, хотя бы из-за этого смуглого лица и высокой красивой фигуры, а он стремится как раз обладать той единственной, из тысячи ей подобных, которая не желает его знать!»
Когда я опять лег в постель, эта мысль долго забавляла меня. Я знал, что засовы в доме крепки и прутья решеток надежны.
Мне было совершенно безразлично, где проведет ночь этот человек — у моей двери, или в ста шагах от нее, лишь бы он ушел утром. Как я и ожидал, когда я встал и вышел из дома, не было ни его, ни каких-либо следов его ночного бдения.
Вскоре я опять увидел его. Однажды утром я отправился покататься в лодке, так как от действия вредного химического снадобья, которого я надышался ночью во время опытов, у меня болела голова. Я греб вдоль берега несколько миль, а потом, чувствуя жажду, высадился на берег у места, где, как я знал, впадал в море ручей с прекрасной свежею водою.
Этот ручеек проходил через мою землю, но устье его, где я был в тот день, находилось за пограничной чертой моих владений. Я смутился, когда поднявшись от ручья, у которого утолял жажду, очутился лицом к лицу с русским. Теперь я забрался, куда не следовало, так же, как и он, и я сразу заметил, что он об этом знает.
— Я хотел бы сказать вам несколько слов, — сказал он серьезно.
— Торопитесь! — ответил я, смотря на свои часы. — У меня нет времени слушать вашу болтовню.
— Болтовню! — повторил он сердито. — Ну конечно, вы, шотландцы, странный народ. Ваше лицо сурово, а ваши слова грубы, но таковы и те добрые рыбаки, у которых я сейчас живу. Однако я нахожу, что за напускной суровостью скрываются добрые, честные натуры. Несомненно, и вы — добрый и хороший человек, несмотря на свою грубость.
— Черт возьми, — сказал я, — говорите, что хотите сказать, и затем убирайтесь прочь! Вы надоели мне.
— Неужели я не могу ничем смягчить вас? — вскричал он. — А! Вот взгляните! — Он вынул небольшой греческий крест. — Взгляните! Наши религии могут различаться обрядами, но какая-нибудь общность мыслей и чувств должна проявляться у нас при виде этого символа.
— Не уверен, — ответил я. Он задумчиво посмотрел на меня.
Вы очень странный человек, — сказал он наконец. — Я не могу вас понять. Вы по-прежнему стоите между мною и Софьей. Вы ставите себя в опасное положение, сэр. О, поверьте мне прежде, чем будет слишком поздно. Если бы вы только знали, что я сделал, чтобы овладеть этой женщиной, как я рисковал своим телом, как я погубил свою душу! Вы — небольшое препятствие в сравнении с теми, которые я преодолел, один удар ножа или брошенный камень устранили бы вас навсегда с моего пути. Но спаси меня Бог от этого! — дико вскричал он. — Я и так уже низко пал.
— Вернулись бы вы лучше на родину, — сказал я, — чем прятаться в этих дюнах и отравлять мой досуг. Когда я удостоверюсь, что вы уехали, я отдам эту женщину под покровительство русского консула в Эдинбурге. До тех пор я буду охранять ее сам, и ни вы, ни какой иной московит не отнимет ее у меня.
— Какую же цель преследуете вы, разъединяя меня с Софьей? — спросил он. — Не думаете ли вы, что я буду обижать ее? Зачем же я стану это делать, когда я охотно отдал бы жизнь, чтобы избавить ее от малейшей неприятности? Зачем вам это?
— Я делаю это потому, что мне так того угодно, — ответил я. — Я не имею обыкновения объяснять свои поступки кому бы то ни было.
— Послушайте! — вскричал он, внезапно впадая в бешенство и приближаясь ко мне со сжатыми кулаками. — Если бы я думал, что у вас есть какое-нибудь бесчестное намерение по отношению к этой девушке, если бы я хоть на одно мгновение предположил, что у вас есть низменные причины, чтобы задерживать ее, то я вырвал бы сердце из вашей груди своими собственными руками! И это так же верно, как то, что есть Бог на небесах.
Одна мысль об этом, казалось, лишила его рассудка. Лицо его исказилось, а кулаки конвульсивно сжимались и разжимались. Я думал, что он схватит меня за горло.
—Прочь, — сказал я, кладя руку на пистолет. — Если вы прикоснетесь ко мне хоть пальцем, я убью вас.
Он опустил руку в карман, и одно мгновение я думал, что он также хочет достать оружие, но вместо этого он поспешно вынул папиросу и зажег ее, быстро вдыхая дым в легкие. Нет сомнения, он знал по опыту, что это был самый верный способ обуздать свои страсти.
—Я говорил вам, — сказал он более спокойным голосом, — что мое имя Урганев, Алексей Урганев. Я финн по рождению и провел жизнь в странствованиях по всему свету. Я принадлежу к числу беспокойных людей, не могущих удовлетвориться тихой жизнью. С тех пор, как у меня было свое судно, едва ли имелся порт от Архангельска до Австралии, куда бы я не заходил. Я был груб, необуздан и свободен; а там, на родине, жил человек изящный с белыми руками, с вкрадчивой речью, умевший угождать женщинам. Этот юноша своими хитростями и уловками украл у меня любовь девушки, которую я всегда считал предназначенной себе. До той поры она, казалось, склонна была отвечать на мою страсть. Я был в плавании в Гаммерфесте, куда я ездил за слоновой костью, и, неожиданно вернувшись, узнал, что она — моя гордость, мое сокровище — выходит замуж за этого юношу с изнеженным лицом и что свадебный поезд уже отправился в церковь. В такие минуты, сэр, что-то происходит в моей голове, и я едва сознаю, что делаю. Я высадился на берег со своею командой — все люди, которые плавали со мной годами и на верность которых можно было положиться. Мы пошли в церковь. Они стояли, она и он, перед священником, но обряд не был еще совершен. Я бросился между ними и схватил ее за талию. Мои люди оттолкнули испуганного жениха и зрителей. Мы снесли ее в лодку, привезли на корабль, а затем, подняв якоря, поплыли через Белое море, пока шпили Архангельска не скрылись за горизонтом. Я предоставил ей свою каюту, свою гостиную, всевозможный комфорт. Я спал вместе с людьми на баке. Я все надеялся, что с течением времени ее отвращение исчезнет и она согласится выйти за меня замуж в Англии или во Франции. Проходили дни за днями. Мы видели, как Нордкап исчез позади нас, мы плыли вдоль серых берегов Норвегии, но несмотря на все мое внимание, она не прощала мне того, что я вырвал ее из рук бледного возлюбленного. Затем случился этот проклятый шторм, который разбил и мой корабль, и мои надежды и лишил меня даже возможности видеть женщину, ради которой я так много рисковал. Может быть, она еще может полюбить меня. Вы, сэр, — сказал он задумчиво., — надо полагать, много повидали на своем веку. Как вы думаете, она забудет того человека и полюбит меня?
— Мне надоела ваша история, — сказал я, отворачиваясь. — Я полагаю, что вы большой дурак. Если вы думаете, что ваша любовь может пройти, то самое лучшее для вас — как можно больше развлекаться. Если же эта страсть неизлечима, то лучшее, что вы можете сделать, это перерезать себе горло — таков самый простой выход из подобного положения. У меня нет больше времени рассуждать с вами.
Сказав это, я отвернулся от него и спустился к лодке. Я ни разу не оглянулся, но слышал глухой звук его шагов по песку, так как он последовал за мною.
— Я рассказал вам начало своей истории, — сказал он, — когда-нибудь вы узнаете ее конец. Хорошо бы вы сделали, если бы отпустили девушку.
Я ничего не ответил ему, и лишь оттолкнулся от берега. Когда я отплыл на некоторое расстояние, я оглянулся и увидел его высокую фигуру. Он стоял на желтом песке и задумчиво смотрел мне вслед. Когда несколько минут спустя я оглянулся еще раз, его уже не было.
Долгое время после этого моя жизнь была так же монотонна, как и до кораблекрушения. Иногда я думал, что человек из Архангельска исчез совсем, но следы, которые я встречал на песке, и особенно маленькая кучка пепла от папирос, однажды найденная мною за холмиком, с которого был виден дом, доказывали, что, хотя и невидимый, но он все еще жил неподалеку. Мои отношения с русской девушкой не изменились. Старая Мэдж сначала несколько ревниво относилась к ее присутствию и, казалось, боялась, что она отнимет у нее ту маленькую власть, которой она пользовалась в моем доме. Постепенно, Мэдж уверилась в моем крайнем равнодушии к девушке и примирилась с нашим новым положением и, как я уже говорил, извлекала из него выгоду, потому что наша гостья выполняла за нее многие домашние работы.