Топот бронзового коня
Шрифт:
Возражать было больше нечего, и пришлось подчиниться.
На другое утро оба мылись в термах, называемых в столице «Зевсксипп» - по огромной статуе Зевса, установленной возле входа. Были в бане и другие необычайные изваяния - Аполлона, Афродиты, Гомера; натуральнее всего выглядел Гомер: он стоял, как живой, словно собирался пропеть знаменитые свои «Илиаду» и «Одиссею».
Вышли на улицу распаренные, свежие. Подхватили слуг, по приказу хозяев накупивших до этого фруктов, сладостей, вина, сели в бричку и поехали в квартал Пульхерианы близ Золотого Рога, где снимали комнаты многие невысокого ранга служители муз - дрессировщики, акробаты, гимнасты,
От стены Константина повернули направо и остановились около цистерны, чем-то напоминавшей современные водонапорные башни: из неё вода шла по желобам в жилые дома и смывала нечистоты в сточные канавы.
Постучали в ворота двухэтажного здания, и привратница им открыла; беспрестанно кланяясь, проводила внутрь. Из покоев выплыла невысокая полногрудая дама лет сорока; тога и туника не скрывали её выдающихся форм; тёмно-русые волосы были собраны на затылке. Сита поцеловал хозяйку в пухлую румяную щёчку и сказал приятелю:
– Познакомься, Лис. Это моя любимая Комито.
Велисарий приложил к груди руку. Женщина одарила его ласковой улыбкой и произнесла:
– О, какой красавчик! Аполлон златокудрый, да и только. Можно позавидовать Антонине.
– И, повысив голос, громко позвала: - Нино, где ты там? Поскорее спускайся, гости уже приехали.
Заскрипела деревянная винтовая лестница. Сын учителя разглядел вначале белые ступни в пробковых сандалиях, складки тоги, золотистый поясок, завязанный выше талии, лебединую шею, завитки смоляных волос за розовым ушком, чувственные пухлые губы, вроде бы надутые, острый нос, черные глаза с поволокой, дуги черных, сросшихся на переносье бровей… Наконец, поистине античная гурия оказалась пред ним - стройная, высокая, с дерзкими насмешливыми глазами за длиннющими тёмными ресницами. Говорила она чуть гортанно, низко:
– Рада вас приветствовать, господа. Вы и есть тот самый загадочный славянин из Сердики?
– Почему загадочный?
– удивился Велисарий.
– Я такой же, как все нормальные люди.
– Э, не прибедняйтесь, милейший. Вы красивы, как олимпийские боги, и, держу пари, без одежды ещё прекраснее, чем в одежде!
Все заулыбались.
– Как зовут вас, бессмертный небожитель?
– Велисарий, с вашего позволения.
– Очень напоминает библейского Елизария. Зарик, Арик, нет?
– Я бы предпочёл просто Лис. Так меня звала покойная маменька.
Антонина на мгновение опечалилась:
– Да, моя маменька тоже умерла. Мне тогда было только девять. И меня приютила тётя Комито, да хранит её Небо от напастей! Я ей век буду благодарна.
– Хватит, хватит о грустном, - перебила Антонину хозяйка.
– Сколько можно стоять в дверях? Соблаговолите пройти в комнаты. Там уже накрыто.
Слуги поставили на столы принесённые угощения, господа легли на обеденные кушетки, женщины подавали яства и напитки, а затем, присев рядом со своими избранниками, потчевали их с руки и, конечно же, лакомились сами. Вскоре от выпитого вина разговор стал совсем бесстыдным, шуточки - солёными, а поступки - дерзкими. Вот уже Комито и Сита принялись целоваться и ласкать друг друга без зазрения совести, совершенно не обращая внимания ни на то и дело появлявшихся слуг, ни на Велисария с новой своей подружкой. Антонина потянула гостя за полу туники:
– Лис, пойдём ко мне. Наверху спокойнее.
Тот повиновался.
Кровь пульсировала в висках, голова немного кружилась. Он подумал: с Македонией было много проще, всё происходило в темноте ночью, вроде само собой, без участия разума; а красавица Нино как-то напрягала его, несмотря на хмель, и заметно смущала.
По скрипучим ступенькам поднялись наверх. Женщина прильнула к нему, обвила руками, крепко обняла и смачно поцеловала. Заглянула в глаза сочувственно:
– Ты, никак, дрожишь? Что ли в первый раз?
Сын учителя искренне признался:
– Нет, не в первый, но в третий.
Дама рассмеялась:
– Это ничего, это пустяки. Ни о чём не думай. Я сама всё сделаю.
И умелыми, ловкими движениями быстро его раздела. Велисарий стоял перед ней совершенно голый, красный от стыда и совсем беспомощный. Антонина сказала:
– Ну, приляг, мой милый. Так. Спокойнее. Дайка привяжу кисти и ступни.
– Для чего ещё?
– усомнился юноша.
– Скоро сам почувствуешь. Не пугайся, больно не будет.
Вскоре он лежал, обездвиженный, только грудь вздымалась от частого дыхания и зрачки казались увеличенными вдвое.
Нино поднялась, распустила волосы - и они широкой чёрной волной заструились по белой материи, расстегнула пряжку - и туника начала оседать. Ворот задержался на высокой крепкой груди, но не выдержал и опал, обнажив большие коричневые соски с вздыбленными шариками в центре. Ткань скользила дальше по талии, показала тёмную ямочку пупка, и, когда до лона оставался всего лишь какой-то миг, чаровница кокетливо повернулась к юноше спиной и явила разгорячённому взору Велисария смуглые сферы ягодиц, налитых, упругих. Он заглатывал воздух тяжело, весь отдавшись созерцанию этих прелестей. Между тем Антонина стала приплясывать нагая, двигаясь в странном восточном танце, с плавными, змееобразными извивами рук, талии и бёдер, то вставая на цыпочки, то вращая корпусом, то закидывая голову, выгибая шею. Чёрная полоска на женском месте, элегантно подбритом, узком, то и дело мелькала, появляясь и прячась, откровенно дразня. Наконец, Нино замерла, подняла руки вверх, и приятная дрожь прокатилась по всему её телу, заставляя вибрировать каждый бугорок, каждую овальность.
Лис уже хрипел, а она не прикасалась к нему. Только прилегла чуть поодаль, чтобы он видел хорошо, и сама с собой начала играть: послюнявив пальчик, провела им по своим соскам, мяла их, оттягивала, щипала, издавая при этом сладострастные стоны; перешла затем к животу, бёдрам и другим заветным местам, возбуждая себя ритмично, даже исступлённо, начала действительно самопроизвольно подрагивать - низом живота, станом, ягодицами, вся заколыхалась, забилась, заходила ходуном на постели, выгибая шею и закатывая глаза, широко оскалившись. Извиваясь в путах, юноша взревел:
– Не могу больше, Нино, не могу, развяжи меня!
Но плутовка не подчинилась, а, легко поднявшись, оседлала его верхом и устроила бешеную скачку, будто бы хотела загнать до потери пульса. Оба задыхались, мокрые от пота, обезумевшие, бесстыдные. На лицо Антонины налипали волосы, и она, продолжая скачку, то склоняла голову, то откидывала назад. Наконец, вспыхнувшая в их глазах шаровая молния увеличилась, разрослась безмерно и разверзлась на тысячи сияющих искр, потрясая тела и души; постепенно начала гаснуть, гаснуть, уходить на нет и совсем исчезла, а в телах возникло изнеможение, расслабление и усталость…