Топот шахматных лошадок (сборник)
Шрифт:
Я стянул с него свитер, задрал майку, начал делать массаж сердца. Видел как мама это раньше… Потом просто прижал руки к груди, потому что показалось: надо вытянуть его боль на себя. Зажмурился и начал… ну, как бы всасывать в себя через ладони все, что там у него страшное. А там не только боль, но и страх…
— Вытянул? Как сегодня, да? — шепотом сказала Белка. Ей казалось, что она сама, одна, только что спасала белоголового беспомощного пацана.
— Да (Та-а…) Выходит, вытянул, Потому что он зашевелился,
Ночью проснулся и чувствую: Сёга не спит. Спустился к нему, у него ночник горит, глаза открыты. Я говорю: «Ну-ка, подвинься», — и лег рядом. Он дышит так тихонько, будто ждет. Я тогда и сказал:
— Послушай, Сёга, объясни ты наконец: зачем тебе эти шахматные коньки?
В тот раз я впервые назвал его Сёгой. Он несколько раз говорил, что его зовут именно так, но мама и папа все «Сережа» или «Сереженька», а я… вообще никак. А тут — вот… Он задышал даже как-то иначе…
«Они не коньки, — говорит, — они лошадки…»
«Ну, пусть лошадки. А зачем?..»
И он не стал упираться. Раньше молчал или бормотал: «Не знаю… просто так… играть…», а тут вдруг начал говорить. Да так складно… Он ведь к тому времени кучу книжек прочитал. Сперва-то читал чуть не по слогам, но скоро приохотился, ни телек ему не нужен стал, ни компьютер, целыми вечерами сидит в углу с книжкой, как мышонок. Даже «Трех мушкетеров» толстенных одолел. Учительница маме говорила: «У вашего Сережи стала очень литературная речь». Ну вот, этой речью он и начал мне про все говорить. Почти без остановок…
Оказалось, что коньки… нет, он всегда говорит «лошадки», слово «коньки» не любит… лошадки помогали ему побеждать боль и страх. Не всегда помогали, но все же облегчали… У него с давней-давней поры, когда еще с родителями жил, всегда была при себе маленькая шахматная лошадка, вроде как талисман. Он ее пуще всего на свете берег, везде и всюду, она и сейчас с ним… И вот будто бы лошадка эта Сёге однажды во сне нашептала, что, чем больше у нее станет сестер и братьев, тем лучше, безопаснее будет у него, у Сёги, жизнь. «Надо, чтобы табун все время рос…»А он этой лошадке верил, она ведь была для него как живая, единственный друг… Вот и начал он добывать лошадок, где только мог. С одной стороны вроде бы начитанный, не дурак, а с другой — будто дошколенок еще. Казалось бы: объясни ты нам сразу про все как есть, а он… и стеснялся, наверно, отчаянно, и, главное, боялся, что прогонят… глупый…
Белка, я конечно, бестолково объясняю…
Для него лошадки сделались не только, как защита от болезни и страха. Они еще и как друзья. Он к ним сразу привязывался, будто к живым. По-моему, даже имена каждой дал, только не говорит, а я не спрашиваю… И вообще они как-то очень его поддерживают. Я потом услышал случайно, как тетя Зоя сказала маме: «Ничего особенного. Просто это увлечение укрепляет в ребенке психологическую стабильность»…
В ту ночь Сёга мне долго про все рассказывал. Не только про лошадок, а вообще про себя. Как в детском доме был и у беспризорников.
«Они были лучше, чем детдомовские, почти не обижали… Я, наверно, снова к ним уйду, когда вы меня прогоните. Только как им со мной быть, если у меня опять… это…»
Я… тут я сделал вид, будто разозлился даже:
«Кто тебя прогонит, балда ты несчастная! Куда ты денешься, если ты наш?»
Он говорит тихо-тихо:
«А как это… ваш?»
«А вот так! Насовсем и полностью. Мамин, папин и… мой…»
Он завозился, будто крошки под него попали, а потом совсем притих. И вдруг шепчет:
— Но тогда значит… считается… будто я твой брат?
Я, Белка, взял его голову, пушистую такую, придвинул к плечу. Ну, и… стал брат.
— …Утром я, конечно, все рассказал родителям. Папа подхватился — и по магазинам. Как раз выходной был. Притащил папа сразу десять шахматных наборов. Разных.
— На, отдай этому коллекционеру!
Я сперва боялся: вдруг Сёга заупрямится. Застесняется, забоится или что-то еще там. Но он сразу засиял весь. И… никто даже не ожидал, а он выскочил в другую комнату, к папе, облапил его, зашептал ему в пиджак:
«Спасибо вам большущее, я больше никогда, никогда…»
Папа даже закашлялся, будто у него табак в горле…
Потом, уже днем, когда он разбирал шахматные фигуры, я ему сказал:
«Ну вот, теперь у тебя в табуне еще сорок голов…»
Но получилось, что не сорок, а только десять. Оказывается. Сёга собирал не всяких коньков (ой, лошадок). Во-первых, ему нужны были только белые (вернее, те, которые считаются белыми, а они бывают разные: и желтые, и серые, и даже красные). А еще, чтобы обязательно с правого края доски. То есть с клетки «Же один». Почему так, он объяснить не мог. Может, именно такой была его первая лошадка… Я ему доказывал:
«Белая — это пусть. Но ведь когда ты берешь ее из коробки, ты не знаешь, с какой она клетки. Она ведь может стоять то на правой, то на левой».
А он:
«Я ее поставлю на «Же один», подержу с минутку, вот и все. Она делается такая. А другие из этой коробки уже не нужны…»
Он, кстати, в шахматы играет еле-еле, но в клетках разбирается… В общем, забрал он десять белых лошадок, а потом смотрит на меня и опять виновато так:
«Остальных-то куда девать?»
Это он про десять коробок с шахматами. Мама с папой решили, что заберут их себе в больницы, пусть пациенты развлекаются. Но ведь без одной фигурки партия уже неполноценная, надо хотя бы какую-то замену… У нас есть детский токарный станочек, я наточил на нем десять круглых подставок, это пустяковая работа. Потом из тонкой досочки выпилил лобзиком конские головки, тоже недолгое дело. Подстрогал их еще, глазки вырезал, гривы. Приклеил на подставки. Получились не совсем похожие на прежних коней, ну да ладно, играть-то можно… В общем, все кончилось хорошо…