Торговец тюльпанами
Шрифт:
В то самое мгновение, когда его пальцы нащупали в тине круглый предмет, рядом остановился экипаж, и Виллем едва не лишился чувств, узнав карету ректора. Дверца приоткрылась, из темноты к нему потянулась рука в перчатке.
— Садись! Так я и знал, что ты здесь.
Виллем, не в силах выговорить ни слова, подошел к уличному фонарю. Стало видно, что его одежда заляпана грязью.
— Вот грязнуля! Ты что, хотел в таком виде идти домой? Да еще и без фонаря! Попадись на пути дозор — тебя наверняка бы оштрафовали! Где ты живешь?
— Отсюда
— Ну так садись, я тебя отвезу.
Виллем принял приглашение, но руки Паулюса не коснулся. Внутри — в уютной кабинке светлого дерева, отделанной бархатом, что придавало ей сходство с роскошным альковом, — он забился в угол, подложив под себя руки, чтобы все тут не измазать. Напрасная предосторожность: едва карета тронулась, хозяин придвинулся к нему вплотную, навалился всем телом, и это сильно смутило юношу.
— Сударь, мне кажется, здесь для двоих тесно, я лучше пешком…
— Сиди, дурак! Тебя арестуют, уже дали сигнал тушить огни!
— Вы… вы меня придавили!
— Ну так что — разве не приятно прижаться друг к другу в ночной прохладе?
В голосе Паулюса, когда он произносил эти неясные слова, зазвучали новые нотки — нежные и опасные. И, хотя его лицо было скрыто в тени, по неровному дыханию Виллем догадывался, что у хозяина кареты комок в горле и подбородок дрожит и что это признаки волнения — нарастающего, пугающего, хотя еще необъяснимого.
Он попытался найти другую отговорку:
— У меня одежда в грязи, я боюсь вас запачкать!
— Тогда почему бы ее не скинуть?
Почувствовав руку регента на своей ляжке, Виллем вскрикнул и дернулся.
— Ну, полно! Неужели тебя и поцеловать нельзя?
— Мужчине?
— Сиди спокойно! — лихорадочно шептал Паулюс. — В нашем мире за все надо платить, и это — цена моей помощи!
— Умоляю вас, господин регент!
Провидение пришло ему на помощь, промелькнув за окошком двумя рядами свечей — Виллем узнал освещенный фасад сиротского приюта по соседству с их домом.
— Стой! Я приехал, — закричал он.
Карета остановилась. Кучер спрыгнул с козел и открыл дверцу. Паулюс отодвинулся в глубину и, все еще тяжело дыша, очень недовольным голосом принялся выговаривать спутнику:
— Послушай, мальчик… я ведь предложил отвезти тебя домой, почему же ты хочешь вылезти здесь, в роскошном квартале, где в богатых домах живут богатые люди? Ты ведь говорил — твоя семья прозябает в бедности?
Виллем растерянно уставился на Паулюса: как он может после всего, что произошло, говорить с ним так надменно? Ему захотелось выскочить сразу же, не попрощавшись, — кому охота задерживаться в берлоге с медведем? Но юноша тут же представил себе последствия: враждебность ректора, упреки отца и — что хуже всего — упущенный случай, на какой больше и надеяться нечего. У него даже живот подвело, и, вопросительно глянув на свое отражение в стекле, он принял решение, которое напрашивалось само собой.
— Ты мне солгал? —
Сделав над собой огромное усилие, Виллем проговорил слабым голосом:
— Ни словом. Вот наш дом, на углу Крёйстраат.
Отодвинув плотную занавеску, Виллем показал пальцем на здание, но ректор, выглянув в окно, ничего в темноте и за дождем не разглядел. И все же у него создалось впечатление, что ограда прочная, вокруг шумят листвой старые деревья с птичьими гнездами, а за ними поблескивает сквозь дым из трубы что-то похожее на конек мокрой от дождя крыши.
— Гм… выглядит неплохо. Так ты здесь живешь? Небось — в каморке под лестницей, в каких помещают кухарок?
— Да нет же! Весь дом наш.
— Как?! Ты хочешь сказать… он принадлежит вам?
— По закону и на деле.
Возвращая пуговицы в петли, Паулюс обдумывал эту любопытную новость.
— Ну что ж, хорошо, если народ теперь устраивается получше… Я вот, хотя у меня в кубышке двенадцать тысяч гульденов, а в городе — восемь домов, живу в особняке вполовину меньше твоего.
Он снова вытащил часы.
— Уже поздно… Рад был с тобой познакомиться, Виллем ван Деруик! Вскоре мы продолжим знакомство. Распорядись получше луковицей, которую я тебе дал… Если хочешь, покажу тебе, где торгуют такого рода товаром и каким образом из этого извлекают выгоду. Прощай!
Юноша пробормотал какие-то вежливые слова и вылез из кареты. Открывая калитку и даже поднимаясь по ступенькам, он все еще чувствовал спиной взгляд Паулюса. Наконец карета тронулась.
— Где ты был, Виллем? — с порога спросил его Яспер. — Ты разве не знаешь, что бывает с теми, кто гуляет после сигнала тушить огни?
Виллем локтем отпихнул младшего брата. Огонек в фонаре, который тот держал, еле теплился, не то Яспер разглядел бы жилку, бьющуюся на виске Виллема, а может быть, и недобрый блеск в его глазах.
В доме стояла нестерпимая духота. Был день большой стирки, и Фрида подвесила над очагом в общей комнате котел, от которого валил пар. Крупные клубы приподнимали крышку и вырывались наружу, завиваясь струйками, поднимались вверх и присоединялись к расползавшемуся под потолком облаку. В тумане лиц было не разглядеть, и Виллем мог отличить Харриет от Петры только по видевшемуся у пола краю одежды: у одной из сестер юбка целомудренно прикрывала кожаные туфли без задников, у другой подол был украшен игривой каймой.
— Ну, так что этот ректор? И вправду такой урод, как говорят?
— Он в самом деле катается в карете и держит берейтора?
Вошедший, не отвечая, бросил на стол выпачканную в земле луковицу.
Младшая сестра, подойдя поближе, посмотрела на нее и скривилась:
— Фу!
— Наш братец потерял рассудок, — насмешливо сказала Петра. — Какую-то грязищу в карманах таскает!
— И на подметках тоже! — отозвалась Фрида, которая двигалась следом за молодым хозяином, подтирая черные следы.