Торикаэбая моногатари, или Путаница
Шрифт:
В доме еще спали.
— Сюда, сюда! — позвал Садайдзин.
Химэгими с детства привыкла к мужскому обществу и у нее была прекрасная внешность. Но ведь слабый и не показывавшийся на людях Вакагими, если постарается, тоже может стать сильным.
Вакагими вошел, отец поднес лампу к его лицу — будто благоуханный Химэгими отразился в нем. Вакагими был повыше и выглядел обворожительно. Химэгими брала молодостью, но по сравнению с окружавшими ее мужчинами ей немного не хватало роста, и это несколько портило ее, зато во внешности рослого Вакагими не было изъянов. Пристально разглядывая Вакагими, Садайдзин чувствовал себя
— Ну что, где он? Говори же!
— Теперь он стал женщиной. Она сказала: «Меня так печалило, что я не такая, как другие, вот и стала тем, кем должна быть, я скрылась — узнать, что из этого выйдет. Но пока не отрастут волосы, я не покажусь на глаза людям». Поэтому я вернулся один, так она хотела, — сказал Вакагими.
— Пусть будет так, пусть будет так, — произнес отец и прекратил расспросы.
Все было точно так, как обещал ему монах во сне. Садайдзин заплакал от радости.
— Вот и хорошо, мы сделаем так, будто она и есть Распорядительница женских покоев, а ты займешь место Советника, — сказал отец.
— Я провел многие годы взаперти и мне будет непросто войти в общество. К тому же нужно, чтобы и Химэгими согласилась. Подождем какое-то время. Сначала я увижусь с Химэгими, а уж потом… — сказал Вакагими. Он ушел на рассвете.
Теперь печаль отпустила Садайдзина, сердце его наполнила радость. На завтрак он съел немного рисовой каши. Жена спросила:
— Когда Вакагими снова отправится в Удзи?
Встреча с Вакагими принесла Химэгими радость. Это было, как сон. И теперь она решила, что оставаться здесь невозможно. Однако взять с собой мальчика было бы странно, а оставить его — горько. Химэгими мучилась этой мыслью. «Связь матери и ребенка не может прерваться, наверное, мы сможем встречаться время от времени. У меня было такое высокое положение, хотя ребенка и жалко, но остаться здесь, в этом безлюдном месте, жить горькими ожиданиями, что Сайсё посетит меня…» — думала она. Итак, все еще помня свою мужскую жизнь, она приняла трудное решение. Без всякой жалости она сожгла могущие вызвать подозрения бумаги, и теперь не отрываясь смотрела на мальчика, он был так очарователен, он что-то гулил, чувствуя себя защищенным, улыбался… Видя это, ей стало очень его жаль.
Приехал Сайсё. Было понятно, что и на этот раз надолго он не задержится. Полагая, что это их последняя встреча, Химэгими не хотела показать свое недовольство, она приоделась и выглядела бесподобно. Четыре нижних платья были красными, пятое, на зеленой подкладке — желтым, поверх них — бордовая на желто-зеленой подкладке накидка. Еще совсем недавно ее лицо выглядело изможденным, но теперь она уже оправилась, она источала благоуханное сияние, ее волосы сверкали — будто бы солнце отражалось в них. Когда она сидела, они чуть-чуть не доставали пола, их концы были рассыпаны веером по одежде, и это выглядело даже лучше, чем если бы они были в два раза длиннее. В ее чертах, во всем ее облике не было ни малейшего изъяна. Сайсё восхищался ее красотой. Позабыв про горести, он взволнованно произнес:
— Правду говорят: женщина расцветает, когда у нее появляется ребенок. Как ты хороша! И как я мог думать, что лучше не бывает, когда ты была мужчиной? Нет, сейчас ты много прекраснее. Попадись ты людям на глаза сейчас — всякий влюбится, — в безграничном восхищении он провел рукой по ее волосам. В этот миг он уже не помнил про свои тревоги, связанные
— Она выглядит так, будто это конец, она умирает.
Для Сайсё было невозможно покинуть Химэгими, но и не пойти к Ённокими было тоже нельзя. Сайсё страшно расстроился и не мог решить, что ему делать.
— Если она станет рожать, доложите, — распорядился он.
Посыльный тут же со всех ног побежал обратно, все это было так ужасно.
— Все же мне придется отлучиться — до тех пор, пока не наступит ясность. Она вряд ли проживет долго, и я не должен быть с ней жесток. Ты ведь понимаешь: у нас с тобой все так хорошо, и ты не станешь, конечно, сердиться, ты будешь веселой и радостной, не правда ли? Я побуду с ней, подожду, пока все не разрешится, а потом ты сама убедишься, как я тебя люблю, и уж тогда можешь сердиться, — сказал он, роняя слезы. Он явно не знал, как ему быть.
«Я ведь уже решила, что так продолжаться не может, зачем мне грустить? Он и раньше не любил меня, так получилось, хотя мое сердце не лежало к нему, просто в том положении мне показалось: чем полагаться на чужих людей, пусть это лучше будет он, но нельзя себе и вообразить, чтобы такая жизнь была радостной и счастливой», — думала Химэгими. Что ей оставалось делать? Она улыбнулась:
— Каждый раз у тебя находится какая-нибудь причина, чтобы отправиться к ней, не хочу о ней больше слышать. Уж лучше мне ничего не знать.
Улыбка Химэгими испугала его еще больше, чем если бы она разозлилась и наговорила колкостей, он не мог решиться оставить ее.
— Если бы ты сказала: «Иди скорее!» — я бы тут же отправился.
— Иди скорее, мне слишком трудно все это выносить.
Покидая Химэгими и находясь в расстроенных чувствах, Сайсё обернулся, но Химэгими не позволила ему увидеть, как она горюет — она напустила на себя безразличный вид, а когда Сайсё ушел, обняла младенца, и всю ночь не сомкнула глаз.
Наутро Сайсё написал:
«Глубокой ночью Ённокими, наконец, разрешилась от бремени. Но она еще не оправилась. Я останусь ненадолго, посмотрю, как она, и сразу вернусь».
«Получила твое письмо. Кажется, все оказалось проще, чем ты говорил. Вспомни ее первые роды», — ответила Химэгими.
Считая, что настал подходящий момент, она послала весточку принцу, а потом весь день прижимала к себе ребенка и потихоньку плакала.
Вечером того же дня пришло известие, что Вакагими находится в том же самом месте, где был в прошлый раз, — неподалеку от усадьбы Сайсё. Позже он прошел в комнату кормилицы. Пока Химэгими дожидалась, когда все улягутся, и станет тихо, ее душа была неспокойна и сердце билось, но она не показала этого даже кормилице. Она, не отрываясь, смотрела на мальчика, ее скорбь и тоску не передать словами. Как и в прошлый раз, когда стемнело и в доме заснули, в комнате Химэгими появился брат. Сердце Химэгими никак не могло успокоиться.
— Подержи ребенка, — сказала она, протягивая младенца кормилице, тот проснулся и заплакал. Химэгими смотрела на него и у нее было такое чувство, будто она расстается с частью самой себя.
Она вышла, думая лишь о ребенке. Казалось, сейчас она вернется, но все-таки она решилась уйти — видно, в ней осталась твердость, которую она приобрела, будучи мужчиной.
Вакагими сказал: «Поразмыслив, я решил, что нам не следует сразу отправляться в столицу, я сказал отцу, что мы побудем в Ёсино».