Торлон. Война разгорается. Трилогия
Шрифт:
Вскоре выяснилась еще одна трудность, способная заметно усложнить и затянуть работы: от ночных заморозков глина в карьере каменела не хуже, чем в печи. Чтобы не останавливать добычу, стали разводить костры, которые сейчас указывали Исли прямой путь через стену все усиливающегося снега. Для костров требовались дрова. Рейды на лесную опушку участились, что прибавило волнений всем — и дровосекам с плотниками, и охраняющим их виггерам.
Поскольку глина для нужд вабонов требовалась всегда, ничего нового в необходимости зимой жечь костры и работать не только лопатами и ковшами, но и заступами с кирками, собственно, не было. Смущали землекопов — и в особенности их грозного начальника по имени Конрой, а по кличке Детка — две вещи: слухи о возможном нападении лесных
Приступая к работе, Хейзит знал лишь о том, что карьер принадлежит замку и что слово Локлана обеспечивает бесплатное получение всей необходимой глины. Об остальном у него голова не болела. Землекопы стояли на довольствии Ракли, вопросы с ними по-свойски решал Олак, упомянутого Конроя Хейзит видел разве что мельком, и все было бы ничего до сих пор, если бы на следующее утро после побега друзей Хейзит не осознал, что остался со всем этим один на один. Ни Локлан, исчезнувший сразу же после общего разговора у Томлина, ни Олак, имевший такую возможность весь последующий день, но, вероятно, слишком занятый мыслями о предстоящем, его не предупредили и никаких соответствующих напутствий не дали. При этом на карьере Хейзита поспешно представили всем как главного, так что теперь он вправе был ожидать, что снежный ком забот свалится именно ему на голову.
Когда накануне Хейзит уезжал отсюда ночевать домой, работы продолжались с неизменным упорством, во всяком случае, внешним. При этом он отдавал себе отчет в том, что уезжает не только потому, что спать пока было негде, но и потому, что пребывание ночью в обществе землекопов может закончиться для него не очень хорошо. Стоило слухам о бегстве Локлана подтвердиться исчезновением Олака, который раньше всегда сопровождал Хейзита, отношение Конроя к происходящему резко изменилось. На своих людей он по-прежнему покрикивал, чтобы лишний раз не расхолаживать, однако Хейзит замечал, что сам он стал от работы отлынивать и все больше косил в его сторону недобрым глазом.
Откровенного бунта Хейзит не ждал. По крайней мере до тех пор, пока кому-то не пришло в голову увести охрану. Отвечать за нее был поставлен на вид еще более свирепый, чем Конрой, свер, неохотно откликавшийся на имя Брук. Поставлен он был самим Олаком, причем, как понял Хейзит, вопреки неписаным правилам, по которым свер не может командовать мергами. Будто для смягчения несправедливости, Бруку был выделен прекрасный конь, на котором тот сидел с завидной ладностью, опровергая досужие домыслы, мол, сверы только и умеют, что в латы тяжеленные рядиться да пешкодралом впереди лучников и всяких арбалетчиков на врага наступать. С Хейзитом Брук почти не разговаривал, однако, в отличие от Конроя, нисколько его не чурался и волком не смотрел. Вероятно, близость Хейзита к Олаку кое-что для него значила. Кроме того, фултумом, то есть помощником, при нем ходил тот самый светловолосый юноша по имени Гийс, которого Хейзит имел удовольствие встретить во время первого посещения Ракли. Гийс тогда ухаживал за беорамигероев и произвел на Хейзита очень даже приятное впечатление начитанностью и простотой.
Сейчас, приближаясь к карьеру, Хейзит с особой остротой ощущал, что дальнейшая его судьба, а быть может, и жизнь, во многом будут зависеть от доброй воли этих двух людей — Брука и Гийса.
Был еще один человек, расположение и порядочность которого для Хейзита дорогого стоили. Причем в прямом смысле. Звали его Улмар, и служил он в обычное время фра’ниманом, то есть раз в десять дней наведывался к вверенным ему соплеменникам и забирал в казну замка положенный гафол, иначе говоря, оброк. Этим, как он сам признался в доверительной беседе Хейзиту, Улмар занимался всю сознательную жизнь, пока его высокий начальник, Казначей, не поручил ему, по просьбе Локлана, вести денежные дела, связанные с постройкой и работой печи. Именно через него Хейзит получал причитавшееся ему за труды жалованье, согласованное
Пока шло строительство и речи о продажах не возникало, Хейзит не слишком беспокоился о размерах прибыли. Когда же он нежданно-негаданно остался один на один с вышеупомянутым ворохом забот, честно говоря, ему стало не до прибылей. Лишь бы вообще что-то получать вовремя и не оказаться отрезанным от своего детища полностью. Если в один далеко не прекрасный день Улмар откажется ему платить, куда Хейзит мог бы кинуться в поисках правды? К Казначею, которого не знал? К Ракли, остававшемуся для него недосягаемым? К таинственному Скелли, который выдал ему однажды пропускной шнурок и изобразил живое участие? К Томлину, столь обходительному при первом и единственном разговоре, когда Локлан был у власти, и неизвестно как изменившемуся с его исчезновением? Или к Скирлоху, который виделся Хейзиту тенью Томлина? Ответа пока не находилось.
— Если так будет снежить до вечера, — прервал его размышления заметно подсевший голос Исли, — ночевать по-любому придется на карьере.
— Может, там у народа какие полозья подходящие найдем? — Хейзит поплотнее закутался в шубу. — Говорил тебе, зря сам заранее не побеспокоился.
— Полозья уже не спасут. Смотри, как коняга вязнет. А расчищать дорогу под таким снегопадом даже мать твоя не выйдет. Считай, повезет, если завтра к вечеру эти наносы стают.
— Погоди тревогу бить, еще только утро. Да и разве не ты говорил, что первый снег скоро стает?
— Кто ж знал-то, что так распоганится? — Исли зорко смотрел вперед, стараясь не потерять из виду приближающиеся огни костров. — Да ты не боись. Там у меня под кадками с рыбой арбалет да еще кое-что припрятано. Переночуем!
— А я и не боюсь, — соврал Хейзит.
Они с Исли никогда не обсуждали положение дел на карьере, но тот, вероятно, обо всем и сам догадывался. Исли родился в семье рыбака, а рыбаки почему-то считались людьми хитрыми. «Хитрыми-то хитрыми, — подумал Хейзит, — а до плота до сих пор не додумались. Всю жизнь плещутся на берегу да запуганы, как все остальные».
— Ты, однако, прав оказался, — обрадованно ткнул Исли задремавшего было от качки Хейзита в плечо. — Денек, похоже, налаживается!
Хейзит открыл глаза. Снегопад утих. Оказалось, что небесная синева никуда не делась, а только пряталась за молочной непроглядностью туч. Теперь солнце разогнало тучи, оставив кое-где белые булки облаков. Сверкающий снег мешал смотреть. Хейзит закрылся рукавицей.
Костры под наскоро сколоченными навесами по-прежнему пылали, только теперь их огонь был почти неразличим на фоне сверкающей белизны. Собранные под общим навесом печки гончаров обнадеживающе дымились, а сами мастера сновали между ними, явно не только изображая работу. Одна из фигур стояла чуть поодаль и издалека махала подъезжающим рукой. Это был Ниеракт. У Хейзита потеплело на душе. Еще повоюем!
Едва различимая под снежными завалами дорога стала огибать навес с печами, и показался остов будущей мастерской. Плотники тоже молодцы. Проявили прозорливость и стали возводить избу хитро, не как положено, с основы, а как того требовала погода и Хейзит — с крыши. Еще до его отъезда поставили несущие балки. Теперь на них появился покатый настил, укрытый белой шапкой снега. Оставалось перекрыть балки досками, и можно постепенно обживать будущую избу: стелить пол, устраивать домашнюю печь для согрева, не спеша, с толком обкладывать всю конструкцию бревнами, прорубать окна, ставить прочную дверь с замками. И надеяться, что всего этого хватит на первое время, пока возводится главная печь, после чего и мастерскую можно будет переделать в каменную, постоянную.