Торлон. Война разгорается. Трилогия
Шрифт:
— Что они там обнаружили? — задал он вопрос Гийсу, когда тот через некоторое время подошел проведать его на лепке лиг’бурнов. Хейзит тщательно укладывал вязкую глину в деревянный каркас без крышки и дна, проверял, чтобы внутрь не попадали посторонние камни и песок, разравнивал поверхность, снимал каркас — и вот уже будущий камень среди себе подобных на широком железном подносе отправлялся в раскаленную пасть печи. — Брук тебе не рассказывал?
— Следы.
— Что «следы»?
— Они наткнулись на следы лошадей. Прямо там, на опушке, не заходя глубоко в лес. Следы многих лошадей. Не меньше десятка. — Гийс говорил спокойно, но при этом взгляд его, устремленный на озадаченного собеседника, выдавал волнение.
— А не могли это быть их собственные следы? — с надеждой предположил Хейзит.
— Следы-то на снегу. Свежие. А они сами только подошли. Не могли. Брук говорит, он, пока дровосеки делом своим занимались, попробовал проследить, откуда следы ведут, но они терялись в лесу. Нехорошие следы.
— А если их оставили наши мерги, ну, из тех, что на заставу отправились?
— Мы с Бруком так не думаем. Посуди сам, с какого перепугу они, вместо того чтобы вернуться домой, мечутся по Пограничью? Не к шеважа же переметнулись. А тем, если на то пошло, их кони отродясь не нужны. Брук говорит, если шеважа случится
— Тогда чьи же это следы?
— В том-то и вопрос.
Хейзиту невольно пришла на ум встреча в Пограничье с загадочным воином в черном панцире, с железной рукавицей на левой руке и в соломенной шляпе. Тогда странный всадник ничего ни ему, ни его друзьям, с которыми они бежали с погибшей заставы, не сделал, однако оставил в памяти всех неизгладимое воспоминание о какой-то внутренней, ничем не проявленной силе. Сколько Гийс сказал? С десяток? Если таких воинов наберется десяток и все они разом нападут на них из леса пусть даже не под покровом ночи, а солнечным днем, едва ли им сдобровать. Брук хоть и похож на воина, у которого слова не расходятся с делом, а случись ему сойтись врукопашную с кем-нибудь из эльгяр, которых довелось повидать Хейзиту во время короткой службы на заставе, хоть с тем же Фокданом, еще неизвестно, кого бы пришлось уносить с поля брани. Что и говорить, иногда, вспоминая сгоревшую заставу, Хейзит сокрушался, что так мало успел набраться там боевых знаний, которые могли бы пригодиться ему сейчас, в мирной разве что по названию жизни. Неужели его судьба — вечно оставаться пусть и толковым, но заурядным гончаром, мальчишкой, не умеющим постоять за себя перед лицом вооруженной угрозы или на худой конец — превосходящей силы? История про следы возле леса и память о странном всаднике угнетающе повлияли на него, если не сказать больше — он испугался.
К счастью, всецело предаваться охватившему его чувству страха у Хейзита не было ни желания, ни времени. Короткие дни требовали ловить каждый лучик солнца как радость, особенно если этот лучик пробивался сквозь серую муть над головой. В однообразных трудах вечер наступал незаметно, наваливаясь тьмой и вынуждая последние часы перед сном видеть окружающее в зыбком свете прожорливых костров.
До ночи плотники успели полностью зашить досками одну стену будущей мастерской. Однако предательский ветер изменился, и теперь она не спасала тех, кто решил спать под ее прикрытием. Хейзиту совсем не улыбалось идти на постой к землекопам, проситься на ночлег в землянку и в очередной раз признаваться в своей слабости. На ум приходила теплая комната в материнском доме, мягкая постель, вкусные подношения сестры… Нет, только не раскисать! Никто не обещал ему жизнь без трудностей. Чтобы что-то в конце концов заполучить, нужно чем-нибудь пожертвовать. Даже те, у кого на первый взгляд есть все, многого не имеют. Кто совести. Кто чести. Кто любви. Кто душевного спокойствия. Спокойствия и любви не было и у Хейзита, однако он мысленно подбадривал себя тем, что трудится именно над их скорейшим приобретением.
Слово «скорейшее» ему не слишком нравилось, поскольку он слышал от какого-то мудрого человека, не то от Харлина, не то от Ротрама, что любой жизненной цели необходимо «вылежаться», устояться в сознании, стать таким образом настоящей, выстраданной, потому что только тогда ее достижение принесет человеку истинное удовлетворение. Быстро достижимая цель и не цель вовсе, а так, легкая сиюминутная задачка. Ее решение не позволяет говорить о том, что ты многое приобрел.
Хотя, конечно, чего греха таить, Хейзиту хотелось любви. Быть может, даже сильнее, чем спокойствия. А сейчас он и не знал толком, чем было увлекшее его поначалу чувство к неразгаданной до сих пор Орелии. Девушка нравилась ему внешне, очень нравилась, не могла не нравиться, поскольку сознавала свою женскую привлекательность и делала все, чтобы ее постоянно замечали окружающие. Однако во время их коротких встреч и ничего не значащих бесед Хейзит невольно старался представить ее не просто соблазнительной красавицей, но и своей женой, с которой они бы постоянно были вместе, и не мог. Для него Орелия оказалась одной из тех, кем до скончания века хочется любоваться… на расстоянии и с кем не отваживаешься связать свою жизнь навсегда. Вероятно, и здесь он ошибался, наверняка она была не такой, какой казалась, но, чтобы в своей ошибке убедиться, необходимо было отважиться на решительный шаг. А Хейзит не отваживался, предчувствуя разочарование. Поэтому исчезновение Орелии из его поля зрения оказалось во многом спасительным для него, для его, опять же, душевного спокойствия. Как ни странно, за судьбу девушки он не переживал, поскольку, где бы она ни была, с ней сейчас не только Локлан, но и ее отец, верный и надежный воин.
Так мысль Хейзита всю ночь шла по замкнутому кругу, неизменно приводя в исходную точку: важность овладения хоть какими-нибудь навыками ведения боя. Чтобы стать сильнее, смелее и увереннее в себе. Чтобы в свою очередь не пропустить во второй раз случай и обрести наконец-таки заветную любовь.
Исполненный решимости, Хейзит воспользовался гостеприимством Гийса и переночевал в шатре, добротно сшитом из звериных шкур. Такие шатры довольно быстро возводились на каркасе из длинных жердей и были хороши всем, за исключением отсутствия пола. Когда укладывались в вырытые в земле ямы, застланные душистыми еловыми ветками, привезенными прозорливыми мергами с опушки Пограничья, Гийс поведал приятелю, что шатровое искусство, насколько ему известно, виггеры без зазрений совести позаимствовали в свое время у шеважа. И хотя пользовались шатрами редко, в продолжительных походах или, как сейчас, в случаях вынужденного простоя вне Стреляных стен, всегда прихватывали с собой шкуры, а иногда и жерди. Хейзит справедливо возразил, что, мол, по его сведениям, шеважа предпочитают селиться вовсе не на земле, а высоко на деревьях. Гийс встретил его замечание ухмылкой знающего человека и высказался в том смысле, что простые жители Вайла’туна отнюдь не обременены исчерпывающими знаниями о природе вещей вне их каждодневного обитания.
— Это Ворден тебя таким словесам научил? — поинтересовался Хейзит, поворачиваясь на бок и в который раз понимая, что иначе как на спине в этой яме не заснуть. — Интересно, что является моим «каждодневным обитанием»? Уж точно не этот шатер. Значит, я имею шанс обременить себя новыми знаниями. Ты как считаешь?
Гийс уже никак не считал, он крепко спал. Ему предстояло отсыпаться до того момента, когда среди ночи его разбудят и позовут на смену стражи. Брук распорядился усилить бдительность. «Еще бы кто поступил по-другому, — думал Хейзит, — если у тебя под боком разгуливает десяток неизвестных всадников».
Нет, завтра нужно обязательно Ниеракта поподробнее о произошедшем расспросить. Кто приходил, что говорил, о чем просил. Хейзиту уже в полусне показалось, что он нащупал возможное решение. Нащупал и снова упустил. Но ведь оно точно вот только что было тут, под самым носом. О чем он думал? О сговоре в замке между военачальниками против Ракли. Двое военачальников. Двое казнокрадов в лице Скирлоха и Томлина. И что? Две парочки. Все хороши. В чем же он увидел выход? Хейзит перевернулся на спину и почувствовал поднимающийся от земли холод. Нет уж, таким образом он точно заработает переохлаждение и завтра не встанет. Сел, расправил в темноте шкуру, служившую одеялом, половину подложил под себя, второй попытался укрыться. Пусть ноги на улице, зато спина как будто согревается. Снова жертва. Жертвовать целым ради половины. Точнее, наоборот: половиной ради целого. Что важнее, ноги или спина? Всегда говорят о том, что в тепле надо держать ноги. Про спину забывают. Но от ног — простуда. Простуда лечится питьем, и довольно быстро. А спину раз прихватит, и уже не отбрыкаешься. Хейзит, к счастью, мог судить об этом исключительно по рассказам, однако рассказывали ему те, кто испытал эти прелести на себе, вид порою они имели жалкий, поскольку боли никогда не уходили насовсем и частенько возвращались, так что выбор в пользу заботы о спине подтверждали многочисленные примеры. Только к чему это он? Ах да, где-то здесь скрывался выход из опасной ситуации с Ниерактом и его мастерской. Спина? Ноги? Бред какой-то! Может, он уже отлежал себе все что мог, а заодно простыл, и теперь у него жар? Нет, голова вроде бы ясная…
С ясной головой Хейзит заснул и с еще более ясной проснулся. Из щелей в потолке шатра тянулись косые нити солнечных лучей. Рядом никого не было. Зато с улицы доносился оживленный шум начатых без его участия работ. Откинув шкуру, Хейзит вскочил на подламывающиеся спросонья ноги и сразу понял, о чем не мог вспомнить всю ночь. Конечно, один способ справиться с торгашами, почуявшими огромную выгоду, есть. Если нет третьей силы, которая могла бы им противостоять, нужно сделать так, чтобы они сами противостояли друг другу. Вот откуда у него мысль, что стоит пожертвовать половиной ради целого. Пусть прямой связи не прослеживается, но зато теперь он знает, что следует делать в совершенно, казалось бы, безвыходной ситуации. Причем ему вовсе не нужно ничем жертвовать, иными словами, занимать сторону одного из противоборствующих лагерей. Да, не противоборствующих сейчас, но кто сказал, что объединяет их дружба, а не сиюминутный интерес? И что интересы таких предприимчивых людей никогда не меняются?
Отодвинув полог шатра, Хейзит зажмурился от слепящей белизны снега. Проспал! Нет, не проспал, конечно, но явно провалялся дольше положенного. Солнце давно уже выплыло на синее, без единого облачка небо и теперь поливало все вокруг теплым, почти весенним светом. Зато самые холодные рассветные часы позади. Вот бы еще вспомнить сон, который снился ему каждую ночь, но и забывался с предательским постоянством. Хейзит любил поспать. Любил с детства, а теперь — именно за то, что сон его в это беззаботное ощущение детства возвращал. Когда ты никому ничего не должен, зато все чем-то обязаны тебе. А ты живешь себе в свое удовольствие и обижаешься, если кто-то что-то тебе недодал: наконечник от сломанной стрелы, которым так удобно проделывать дырки в шкуре; вкусную лепешку, после которой бегаешь как угорелый и не хочется есть до самого вечера; любви, которой с такой щедростью делятся между собой отец с матерью, а тебя словно специально забывают приласкать, и ты срываешь ревность на кустах, беспощадно рубя их жужжащей над головой палкой. Были и еще какие-то детские чаяния и беды, но разве теперь, когда мир вокруг изменился, безжалостно утянув тебя за собой, их упомнишь? Теперь у тебя совсем иные радости и огорчения, от твоих решений зависишь не только ты, но и многие, кому еще вчера был безразличен, но кто уверенно копает под тебя сегодня. И ты не имеешь права сложить руки, ты обязан искать способы сопротивляться, находить их и побеждать. Может быть, именно так чувствовали себя славные герои прошлого, в честь которых благодарные потомки поставили многочисленные беоры. Побеждая себя, свое малодушие, они получали право войти в легенду и остаться в памяти на века. Сознавал ли Дули, что станет родоначальником самого прославленного Культа? Думал ли Эриген, что совершает поступок, за который молва сделает его вечным изгоем? Или герой тем и отличается от обычного смертного, что не думает о том, что совершает подвиг? В таком случае, Хейзиту такая доля не угрожала. Слишком часто ловил он себя на мысли, что делает великое дело: спасает свой народ от гибели в бесконечных войнах. И должен ради этого терпеть несправедливости и невзгоды — закадычных спутников успеха и славы. Звучало это фальшиво, героизма в том, чем он занимался и собирался заняться, не было никакого. Тем более что главное он уже совершил: сделал открытие, которое, если разобраться, лежало на самой поверхности, и он лишь его первым подобрал. Многие вабоны укрепляли свои деревянные избы глиной. Хейзит просто придал глине форму камня, да и то подглядев решение у старых мастеров. Кстати, интересно все-таки, насколько старых. Ведь в тех же легендах о героях нет-нет да и проскальзывал намек на то, что вабоны родом не из этих мест, а пришли и поселились в Вайла’туне почти на всем готовом. Значит, возраст каменных построек, то есть замка, превышает, и, похоже, значительно, возраст самых старых сказаний. Но кто тогда были первые строители, превратившие камень в неприступный бастион?