Торлон. Война разгорается. Трилогия

Шатилов Кирилл Алексеевич

— Если и мне уготовано погибнуть, — сказал Хейзит, гладя сестру по волосам, — обещай, что ни ты, ни мать не будете так жутко голосить. Ты ведь понимаешь, что это бессмысленно. А если он еще слышит ее, то ему во много раз тяжелее покидать этот мир.

— Если тебя убьют, мы должны что, радоваться? — Она зло стряхнула его руку с головы.

— Уж лучше радоваться, чем горевать. Воины гибнут, защищая вас, и вовсе не хотят, чтобы вам их гибель причиняла еще больше мук. Последнее время я, как ты знаешь, много разговаривал с виггерами. Они не боятся смерти, они по-своему уважают, но не боятся Квалу. Наверное, им это понимание передается от тех, кто ушел туда, за Пограничье, откуда нет возврата. Думаю, что, если воин, вставая на этот путь, боится погибнуть, он плохой воин.

— Плохому

воину я предпочту живого воина, — всхлипнула Велла. — К тому же ты не воин. Ты гончар. Строитель. У тебя другой путь. Поэтому давай не городи всякую чушь про свою любимую Квалу, а веди меня спать. Или я не вынесу этих воплей.

Обнявшись, они зашли в шатер Гийса. Внутри было пусто. Костер почти прогорел. Хейзит осторожно сложил над едва теплящимися углями маленький шалаш, опустился на колени и стал раздувать пламя. Когда он вернул огню его былую силу и почти с удовольствием ощутил наполняющий помещение жар, оказалось, что Велла уже заснула. Свернулась калачиком под ворохом шкур и тихонько посапывала. Он подумал о том, что вот так же безмятежно сейчас могла спать жена того воина, если бы он и вправду выжил, а он, Хейзит, наоборот, погиб под копытами коня с рогатым всадником, и Велла рыдала бы над его растоптанным телом. Никому нет дела до другого. Каждого интересует только собственное благополучие. Никто не смотрит дальше собственного носа. Не видит, что есть на свете вещи, которые рано или поздно коснутся всех. Он рад за сестру, рад, что она умеет сосредотачиваться на своих горестях, заботиться о близких, искренне переживать за него, за мать, но в конечном счете замкнутость на себе оборачивается равнодушием к другим, которое чревато не меньшими бедами. Вабонам не хватает единения. Быть может, в Большом Вайла’туне, в тунах [8] еще не разучились жить по родовым канонам, когда всем есть дело до всех, когда все готовы прийти на помощь одному, а один — отдать за всех жизнь. Чем ближе жили к замку, тем чаще эти заповеди предков, о которых в далеком детстве Хейзиту рассказывал отец, забывались, стирались, заменялись новыми, более рассудительными и безопасными, следование которым продлевало жизнь, жизнь в достатке и радости, а не обещало спокойствия совести после скоротечной гибели.

8

Тун— обособленное поселение, деревня.

На плечо Хейзита легла тяжелая рука. Он встрепенулся и сообразил, что сам невзначай заснул.

— Кто это там спит в моей постели? — негромко поинтересовался над ухом голос Гийса.

— Почему это в твоей? В моей.

— Хочешь поспорить?

— В твоей? Извини. Это я в темноте перепутал. Не буди ее. Пускай себе отоспится.

— Кто она? — Гийс обошел костер и склонился над Beллой, рассматривая ее спокойное лицо. — Ты мне не говорил, что у тебя есть девушка. Да к тому же симпатичная.

— Это не моя девушка. Ее зовут Велла. Она моя сестра. И говори тише, чтобы не разбудить.

— Если ее не будил весь этот шум снаружи, то мой голос должен быть для нее колыбельной песней. Что она тут делает?

— Спит, как видишь.

— Вижу. А до этого?

— Пришла вместе с остальными справиться обо мне. Послушай, Гийс, хоть ты мой друг, мне не нравится, как ты ее разглядываешь.

— А ты, Хейзит, хоть тоже мой друг, мог бы сделать вид, что не замечаешь моего интереса. Должен же я знать, кто поселился у меня в шатре.

— Она здесь не поселилась. Завтра я отправлю ее к матери вместе с остальными с хорошими новостями, что я жив-здоров.

— До завтра еще дожить надо, приятель. Да и куда так спешить. Покажи ей свою гордость — печь. Своди на карьер. А хочешь, я ее свожу…

— Потише говори!

— Сам не ори!

— Я не ору…

— Вы так всю ночь будете болтать? — послышался полусонный голос Веллы.

— Нет, нет! Спи! Не обращай внимания. — Хейзит поймал удивленный взгляд Гийса и скорчил злобную гримасу. — Никто тебя не тронет.

— А я и не боюсь. — Она пошевелилась под шкурами и резко села. «На меня похожа, — не без гордости отметил Хейзит. — Я тоже не люблю разлеживаться». — Я, случаем, не ваше место заняла, хелет? [9]

— Ну что вы, какой там «хелет»! Просто Гийс. А вы, миси… [10]

— Просто Велла. — Она потянулась и перевела хитрый взгляд с собеседника на брата. — Уже можно говорить доброе утро?

9

Хелет— вежливое обращение, когда говорящий хочет подчеркнуть героические заслуги собеседника.

10

Миси— вежливое обращение к девушке.

— Еще даже рано желать спокойной ночи, соня.

— Это точно, — хмыкнул Гийс. — Пойду-ка я в караул.

— Куда же вы? — Велла выбралась из-под шкур и трогательно застыла на коленях. Коса распустилась. Русые волосы лежали на плечах как продолжение короткой шубки, которую она, разумеется, даже не думала снимать. Губы обиженно подрагивали.

Гийс остановился. Глянул через плечо на Хейзита, который в этот момент изображал само равнодушие. И молча вышел.

— Кто это был? Твой приятель?

— Единственный здесь человек, на которого я могу положиться.

— А я? На меня ты не можешь положиться?

— Могу. Только ответь на один простенький вопрос. Как ты можешь спокойно спать, когда твои подруги убиваются над трупами?

Велла растерялась и в первое мгновение не знала, что сказать. Они оба прислушались. Словно опровергая слова Хейзита, на улице воцарилась тишина.

— Так ты бы хотел, чтобы я сейчас была не с тобой, а с ними? — Сестра встала с колен. — Пожалуйста. Я уйду.

— Да погоди ты! Я не просил тебя делать глупости. Просто я тут кое о чем подумал… Это касается всех нас. Постой, говорю! — Он поймал ее за руку и остановил уже на пороге. — Никуда ты не пойдешь!

— Пойду! Пусти!

— Тогда я пойду с тобой.

Они вышли на ночной холод. Решимость Веллы резко поубавилась, и она охотно позволила обнять себя за плечи. Повсюду горели факелы. Часть из них тоненькой змейкой извивалась в сторону далекого замка. Это те, кто не выдержал бездействия, стремились вернуться домой вместе с телами своих родных. «Следовательно, — подумал Хейзит, насчитав десяток факелов, — ночью нас будет еще меньше, чем я предполагал. Покойников несут мужчины. Сегодня их руки гораздо больше пригодились бы нам здесь…»

Велла смотрела туда же, куда и брат, но думала о своем. Укладываясь спать, она сразу почувствовала, что это не его постель. Пахло от шкур иначе. Тогда она не придала этому значения, однако, разбуженная жарким спором и поначалу не признавшаяся в этом, невольно принюхалась и пришла к выводу, что запах ей нравится. Он был мужским, но каким-то мягким и чистым, вовсе не таким, какой она привыкла с неприязнью ощущать, снуя между столами в таверне. А потом она открыла один глаз, второй, заметила в полумраке шатра собеседника брата… и с тех пор думала только о нем. Нет, влюбиться она, конечно, не влюбилась. Любовь — это когда тебе горько и сладко одновременно, когда ты ищешь встречи и боишься ее, когда мечты о будущем влекут и пугают. Мысль о том, в чьей постели она нечаянно заснула, была лишена горечи и страха. В этой неожиданной встрече скрывался какой-то невнятный для нее пока смысл. Но смысл гораздо более важный, чем поиск брата, к счастью увенчавшийся успехом. Такого не могло быть, но она именно так выразила бы свое ощущение, если бы, скажем, держала сейчас отчет перед матерью. Гверна наверняка подсказала бы, что с ней творится. И откуда взялась эта несуразная радость, придавшая ночи яркость и уют.