Торжество Ваала
Шрифт:
Отец Никандр представил новую учительницу всему обществу своих гостей, и Тамара опять услышала похвалы себе за свое нововведение, особенно со стороны крестьян, — хорошо, мол, это вы делаете, что ребят ко храму Божию привлекаете и в струне содержите: мы-де сегодня очень хорошо примечали, что чуть который зазевается, сейчас вы это легонько до него доторкнетесь и поправите. — Ну, и насчет крестного знамения тоже, все это очень даже прекрасно, одобряли мужики. — А то здешние ребята и от храма-то совсем было отбились: с утра уже, в праздник, то в бабки, гляди, то в войну жарят промеж себя, а нет того, чтобы лоб-то хоша перекрестить бы.
Все эти похвалы были Тамаре тем приятнее, что из них она могла видеть, насколько начинает уже примиряться с нею гореловское общественное мнение, и что собственно требуется с ее стороны для этого.
От похвал учительнице общий разговор перешел опять на
— Как так до двадцати?! Да не может быть?! Господи! — пришли в неподдельный ужас остальные крестьяне. — Что ж это совсем в раззор хотят, что ли?! Да нет Иван, ты это тово… верно ли слышал-то? от кого?
— Чего не верно! — Сам вчерась только, из городу вернулся, свои же гласные в управе сказывали.
— Эко дурость какая!.. Господи! И чего ж они смотрели-то, нашто соглашались? — возмущались старики. — Гласные тоже называются!..
— Что- спрашивать зря! — досадливо усмехнулся Лобан. — Сами знаете, «нашто»! — Супротив непременного члена нешто пойдешь? Куда захочет, туда и повернет.
Мужики не менее досадливо кряхтели только да головами потряхивали в неприятном раздумьи. — Вишь ты, грех какой!.. Одна напасть, да и все тут!.. И с чего же это, по двадцати-то?
А с того, — пояснил Лобан, — что опять растраты большие по многим волостям объявились.
— Как? опять?! — удивились все собеседники, не исключая и «батюшек».
— Опять! — безнадежно махнул Лобан рукою. — Нынче один Свистунов, писарь песчанский, на пятнадцать, слышь тысьчев хватил и казенных, и обчественных, да еще благодарность получил за это самое, — вот так дела!
— Ну!., уж и благодарность! Еще чего! — усомнились почтенные..
— С места не сойти! — подтвердил Лобан. — Да вот, их благородие третьева дни как из городу — сослался он на лесничего, — тоже, чай, слышали там. Спросите, они вам еще лучше доложат.
Лесничий подтвердил слова Ивана Лобана и рассказал, каким образом случайно раскрылась песчанская растрата. Песчанское волостное правление донесло-де по начальству, что все подати и недоимки взысканы у них в волости сполна и представлены уже в казначейство. Исправник с радости и донееи об этом губернатору, губернатор сейчас же формальную благодарность Песчанскому правлению, — ну, все и радуются, довольны, что без хлопот все обошлось, исправник спокоен, становой тоже, — ездить не надо выколачивать недоимку… Как вдруг требование к исправнику от казначейства, — понудить, наконец, Песчанское волостное правление к уплате одиннадцати тысяч казенной недоимки. Переполох, конечно. Как? Что? Какими судьбами? Поднялась суматоха, пошли писания да справки, да дознания, да то, да се, — ну, и дознались, что деньги эти с крестьян хотя и точно-что собраны, и даже сполна, но только в волостном правлении их нет, тю-тю, значит! Стали проверять отчетность да кассу, ан тут и оказывается, что не хватает ни опекунских сумм, ни общественной сберегательной кассы, ни выручки за гульный скот, ни земского, ни страхового сбора, — словом, чисто!.. Выбрали на сходе учетчиков, а те и досчитались, что всей-то растраты за пятнадцать тысяч будет.
— Ай, Господи владыко! — ужасались и ахали крестьяне, качая головами. — Эки дела какия!.. Ну, а Свистунов-то что ж? А старшина-то как же?
— Старшина, да что ж старшина? — «Знать не знаю, ведать не ведаю, деньги, мол, непременный член приказали Свистунову на отчете держать, он-де грамотнее», — а Свистунова просто от должности уволили, да и вся недолга!.. Но только он себе и в ус не дует.
— Как же! видел сам его в городе, — заявил Лобан, — видел друга сердечного!.. Мне, говорит, ровно что наплевать, никого я не боюсь и ничего мне не будет, потому как в руках у меня, говорит, документы есть, что я делился и с непременным членом, и с членами управы. — Сами себя, небойсь, под суд не потянут, а на собрании большинство-то за ними, — замажут, как ни на есть, не впервой!
— Врет, чай, Свистунов-то? — усомнились-некоторые.
— А ему что врать! Кабы врал, не то б ему и было, — возразил Лобан, — а то слышь, только и всего, что от должности уволили. Нашто ему с деньгами-то должность! Невидаль какая!
— Ну, а как же теперича насчет растраты? — спросил дедушка Силантий, пополнять-то кто будет?
Лесничий пояснил, что это уже все члены управы с непременным промеж себя, на собрании, своим большинством порешили. — По бывшим, говорят, примерам, — как в других волостях случалось, так и теперь, — разложить, говорят, взыскание на всех крестьян Песчанской волости да и все тут!
— И разложили? — недоверчиво спросил отец Макарий.
— А то нет! — отозвался Лобан. — Известно, как порешили, так и разложили. Им то что! Не самим платить! А мужицкий хребет все вытянет!
— Ну, что ж, — рассудительно заметил. Никандр. — Теперь, значит, этот господин Свистунов, того и жди, объявится в наши Палестины именьице себе приторговывать, землевладельцем сделается, — для ценза, значит, — а там, гляди, со временем и сам в члены управы проскользнет, — тоже «по бывшим примерам».
— Проскользнет! Как пить даст! — Это верное слово ваше, батюшка! — согласились мужики чуть не в один голос. — Еще бы ему-то да не проскользнуть! Парень дошлый, — мозговитый и линию свою ведет твердо, — одно слово, молодец!
Тамара слушала да слушала все эти происходившие при ней разговоры и только делала порою на собеседников, что называется, большие глаза, полные то недоумения, то удивления. Для нее все это было не только ново, но главное ужасно дико, тогда как здесь оно — самое заурядное дело или, в наибольшем случае, сенсационная новость дня, которая через неделю, много через две потонет и забудется в омуте подобных же земских уездных новостей, делишек и плутней.
За воскресным чаем у «батюшек» собирался своего рода дружеский клуб, для обмена всякими уездными и околодковыми новостями, а подчас и сплетнями— нельзя же без этого, дело житейское! Но господствующий тон беседы все же был у них солидный и вращался около предметов серьезных или прямо насущных, хозяйственных, иногда только заходя в отвлеченную и поучительную область «божественного», или сбиваясь на политику, насчет Бисмарка, турка и «англичанки». Тут нередко друзья-крестьяне спрашивали у «батюшек» и доброго совета, как им быть в том или другом случае. Вот и нынче подошло такое, например, дело, что без совета никак невозможно: надумались некоторые крестьяне прошение от целой округи подавать об освобождении их поголовно от обязанностей присяжных заседателей в суде. Тамара слушает и недоумевает, что это за дикие люди такие, что ищут зря, как бы отделаться от столь высокого гражданского права, как обеспечение правосудия своею же общественною совестью. Неужели же они-де до сих пор еще не постигли на самом деле, на практике жизни, все громадные преимущества и выгоды такого суда для себя же самих?! Но по мужицкой логике выходит, что этот суд у них уже на загривке десятипудовой гирей висит: дойдет до мужика очередь в присяжные, и изволь он за шестьдесят, а то и больше, верст переть в город на «сецыю», отрываться от полевых работ особенно ежели еще в страдную пору, нанимать за себя батраков, харчиться в дороге, харчиться две недели в городе, и все это даром, ни к чему, — кто-то там проштрафился, уголовщину сделал, а ты за это расстройство в хозяйстве неси, да траться, — ну их, и с присяжством! — одно разорение. Тамара вдумывается в их мужицкие доводы, взвешивает их сама с собою и приходит в конце к заключению, что мужики вовсе не так глупы и дики в этих своих жалобах, как казалось ей всего лишь несколько минут назад, по первому их слову. Так было с нею и во многом другом. Из тех же сегодняшних разговоров познакомилась она со многими такими сторонами сельской и земской жизни, которая прежде, из-под призмы журнальных статей и разных «интеллигентных» разговоров, представлялись ей совсем иначе. Здесь довелось ей, между прочим, из уст самих же крестьян услышать и сравнение нынешнего положения деревни с прошлым «до-земским» временем, и опять результат вышел для нее самый неожиданный. С их слов узнала она, что теперь на средний крестьянский двор не приходится уже и половины того количества скота, какое повсюду было прежде, что денежные повинности до земства были втрое ниже нынешних, да и отправлялись к тому же все почти натурой, а теперь платеж с одной только земли до того возвысился, что многие земские недоимщики даже вовсе от нее отказываются, — берите, мол, господа земцы, ее всю и пользуйтесь сами, как знаете! Надельная крестьянская земля нередко сдается кому хочешь, дешевле чем за половину повинностей, или за выплату казне только выкупа, да и то почти нет охотников; а есть наделы, которых и даром не берут больше в обработку: вся земля уже выпахана, скотина дробится на семейных разделах, дохнет от чумы, от язвы, от бескормицы, а нет скотины, нет, значит, и удобрения, — ну, и отказывается земля родить, хоть брось ее! Поэтому с каждым годом растет и число бобылей, бросающих свои наделы, затем что оплачивать их нечем.