Тостуемый пьет до дна
Шрифт:
— Это все Мурашко придумал?
— Почему это «все»? Что я, совсем темный? Про папу и маму я сам придумал, а с Дмитрием Марковичем я только насчет паспорта, полковника и Бондарчука советовался.
— А Бондарчук здесь при чем? — насторожился я.
— Я сказал кэпу, что из-за Феликса вам пришлось отказать Бондарчуку.
— В чем?
— Сказал, что вы хотели, чтобы Бондарчук сыграл Джима, потому что он ваш друг и потому что он играл Отелло и насобачился негров играть.
У Марка Твена Гекльберри искусный врун. Он за секунду выдумает душераздирающие истории с кучей имен и
Я понял, что мальчишка вместе с Дмитрием Марковичем слишком далеко зашли, работая над образом героя, — велел им остановиться и тренировки прекратить.
После нашего разговора капитан корабля открыто подхалимничать перед Феликсом и Мурашко прекратил. Но все равно был с ними предупредителен. Феликсу подарил расшитую украинскую рубаху и сувенирную гетманскую булаву, а Мурашко по вечерам приглашал к себе в каюту на рюмочку коньяку и ругал империализм. И на этом как будто все закончилось. Но когда мы подходили к Каховке, на пристани стояли девушки с хлебом-солью, казачий хор и человек в соломенной шляпе и расшитой украинской рубашке под пиджаком. Тут же стояли милицейский «уазик» с мигалкой, черная «Волга» и автобус «Икарус».
— Феликса встречают, пронюхали! — шепотом сообщил мне капитан.
— Я же вас просил! — рассердился я.
Капитан ответил, что он здесь ни при чем. Что это местная самодеятельность.
Человек в соломенной шляпе (а это был второй секретарь райкома) пригласил меня, Феликса, товарища Мурашко и всех, кого мы захотим взять с собой, на украинский борщ. Я поблагодарил его, извинился и сказал, что у нас съемки и Феликс занят.
Тогда шофер секретаря принес из машины картонные коробки, и секретарь вручил Феликсу еще одну гетманскую булаву и расшитую украинскую рубашку.
— Сынок, если что, знай: Каховка — твой родной дом.
Феликс растрогался:
— Нигде — ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Москве! Ни в Латвии, ни в Эстонии к африканцам с такой теплотой не относятся, как на Украине! — сказал он. Не удержался и прослезился.
О том, кто его «родители», Феликс так и не узнал.
Хороший был парень Феликс Эмакуэде. Мы к нему очень привязались. Но сразу же после съемок он уехал домой, в Нигерию, и я его больше не видел и ничего о нем не слышал. Когда я с фильмом был на фестивале в Каннах, у меня была надежда — вдруг он узнает про показ и приедет. Но Феликс не приехал.
ТАКО И СТАЛИН (МОИ МЕЛКИЕ ПОДРОБНОСТИ)
Наказывать Рому за «мелкие подробности» я не стал, потому что сам в юности насчет «мелких подробностей» был не безгрешен.
В сорок шестом году в Тбилиси, куда я приехал летом, сестры и племянницы папы, как всегда, приготовили по случаю моего приезда вкусный обед. После того как мы попили чаю с ореховым вареньем (моим любимым), средняя сестра, Тако, вывела меня на веранду и спросила:
— Гиечка, а ты со Сталиным знаком?
— Знаком.
Тако была очень милой, доброй и наивной
— Как он к тебе относится?
— Нормально. Каждый раз спрашивает: «Как поживаешь, Гия? Как учеба?»
— Я хочу тебя попросить о чем-то, только ты маме не говори. Не скажешь?
— Не скажу.
— Нашу улицу хотят расширить, и тогда наш дом сломают. Ты не можешь попросить Сталина, чтобы он сказал Чарквиани (первый секретарь Грузии), чтобы наш дом, пока мама жива, не трогали. А то переселят куда-нибудь, где мама никого не знает. И она этого не перенесет… Не сможет мама без наших соседей.
— Ладно, скажу.
— Только, ты обещал, маме не говори, она на меня рассердится. И дяде Коле не говори, он обязательно у мамы начнет узнавать.
В Москве я рассказал отцу об опасениях Тако. Он позвонил в Тбилиси своему другу строителю Виктору Гоцеридзе и выяснил, что улицу, где живет его старшая сестра, в ближайшие двадцать пять лет расширять никто не собирается. Отец велел мне сообщить об этом Тако. Но я забыл.
На следующее лето, когда снова приехал в Тбилиси, после традиционного обеда у тетушек Тако снова вывела меня на веранду и спросила:
— Виделся?
— С кем?
— С ним!
— Виделся.
— И что?
Я горько вздохнул.
— Тако, зачем ты Берии сказала, что Сталин маленького роста?
— Кому?!
— Берии, Лаврентию Павловичу. Кто тебя за язык тянул?
— Я?! Когда я могла ему что-то сказать?! Я Берию только на портретах видела! И в хронике два раза.
— Не знаю. Берия утверждает, что ты это говорила. А Сталин сказал, что он не маленького роста, а среднего. И весь мир об этом знает! А если Тако считает, что он маленький, пусть сама насчет своей улицы говорит с Чарквиани. Лично он — и пальцем не пошевелит.
Тако расстроилась.
— Гия! Никогда я не говорила, что Сталин маленький! Зачем этот мерзавец Сталина обманывает?! Не могла я такое сказать! Клянусь! Я наоборот думала, что он такого же роста, как Петр Первый! А, что он не такой высокий, это сказала Марго. (Старшая сестра). А кто-то взял и написал в НКВД донос. Гия, где живем?! Кругом одни стукачи! — И тут же испугалась. — Ты только это нигде не повторяй! А то тебя посадят! И дядю Колю посадят!
— Тако, ты дослушай до конца, — я понял, что шутка получилась недоброй. — Потом Сталин сказал Берии: «Лаврентий, сам я никому ничего говорить не буду, но раз об этом нас просит Гия, позвони Кандиду Чарквиани и скажи, чтобы начал расширять эту улицу не раньше, чем через двадцать пять лет».
— Правда?! Посмотри мне в глаза! По глазам вижу, что врешь!
— Клянусь мамой, двадцать лет вашу улицу никто не тронет!
Тако бросилась меня целовать. Знала, что клясться мамой я понапрасну не стану.
В прошлом году я был в Тбилиси. Дом тети Нади стоит.
МАЛО ВОЗДУХА!
Снимал этот фильм, как и предыдущий, Вадим Юсов. Юсов — оператор запасливый. Если он выезжает в экспедицию, он везет все, что может пригодиться. А пригодиться ему может почти все. На сей раз ему понадобился большой кран. Большой кран было запрещено вывозить с Мосфильма: он один на студии, и с него разрешали снимать только в павильонах.